Вечером пришел к Дурново казак войсковой стороны Савелий Фомичихин и, узнав, что он еще жив, отвел на квартиру и отыскал подлекаря, который перевязал Дурново раны.
Толпа все еще бушевала: захватив у орудий до 70 человек старшинской стороны, в том числе старшину Мартемьяна Бородина и сакмарского атамана Данилу Донского, казаки войсковой стороны загнали их, наполовину избитых и раненых, в икряную избу, где и содержали под караулам
[115]. Благодаря заступничеству того же Шигаева старшина Бородин и атаман Донской не были лишены жизни. В то время когда Шигаев зашел случайно в икряную избу и разговаривал с Мартемьяном Бородиным, прибежал туда казак почти в бешеном состоянии, с поленом в руках.
– Где тут… Мартемьян-то славный? – кричал он. – Я его!..
Раненый и избитый Бородин умолял Шигаева спасти его. Шигаев вытолкал вбежавшего вон, поставил казака с саблей у дверей и приказал, чтобы ни одного человека не пускал, а сам отправился на место побоища, к пушкам, где узнал, что атаман Тамбовцев, старшины Яков Колпаков, Феодор Митрясов, Иван Тамбовцев и многие казаки убиты или ранены.
Весь день 13 января войсковая сторона неистовствовала
[116]: ходила по домам старшин и послушных казаков, грабила их пожитки, отбирала деньги, а в дома дьяка Суетина и откупщика отставного старшины Осипа Иванова стреляла из пушек, причем казаки клали в них столь большие заряды, что две из них были разорваны.
Дела комиссии были уничтожены, имущество Траубенберга разграблено, и его орден Святого Георгия был найден впоследствии в «сору затоптанный».
Сняв с генерал-майора Траубенберга и с двух лежавших возле него убитых офицеров одежду и обувь и оставив их в одних рубашках, казаки отрубили у Траубенберга два пальца, на которых были золотые кольца, и, вынув из кармана табакерку, насыпали ему табак в рот и глаза. В течение трех суток тела их оставались непохороненными, и казаки требовали, чтоб они были вывезены в степь на съедение зверям.
«Однако ж, наконец, – доносил прапорщик Евтюгин
[117], – как я из бывших там офицеров здоровый остался только один, то и дозволили мне, после бывшего смятения, в третий день похоронить, а до того лежали они покладенные на двух дровнях, как на позорище, в публичном месте, подле соборной церкви». Тела же убитых казаков старшинской руки были на третий день зарыты в поле, так как «мятежники попам хоронить их не приказали и места к погребению в городе не дали»
[118].
Только вечером казаки, обагренные кровью своих собратий, стали расходиться по домам, но в это время послышался набатный колокол, призывавший их в войсковой круг. За несколько часов до звука колокола человек двадцать казаков отправились к Дурново и, объявив ему, что атаман и некоторые старшины убиты, а прочие посажены под караул, спрашивали, прикажет ли он им выбрать себе новых правителей?
– Делайте что хотите, – отвечал Дурново, – потому что повелевать я не силах.
– Нет, – кричали казаки, – ты теперь остался командир, так мы без тебя выбрать не можем.
Они говорили это от чистого сердца и уверены были, что поступают правильно: никто из них не сознавал, что вовлечен в преступление по подстрекательству нескольких лиц.
«Все тамошние бунтовщики, – доносил Евтюгин, – не почитают того, что чрез бывшее их смятение сделали худо, а согласно все, стары и малы, говорят, что исполнили высочайшую волю, и яко бы уже третий год вооруженной рукой поступить им велено было». Естественно, что при таком взгляде на совершившееся событие казаки пришли к Дурново и спрашивали: прикажет ли он выбрать старшин. Израненный и почти без движения, Дурново, опасаясь новых насилий, принужден был сказать, что без начальников им быть невозможно.
– Прекратите беспорядок, – добавил он, – оставьте свое смятение; если будете продолжать свою наглость, то уже не оправдаетесь тем, что все это происшествие последовало нечаянно, от того, что стали по вас стрелять.
Зная, что Траубенберг отправил нарочного в Оренбург и просил о присылке к нему подкреплений, казаки требовали, чтобы Дурново дал идущей в городок команде предписание возвратиться в Оренбург. Опасаясь новых насилий, Дурново отвечал, чтобы казаки писали сами что хотят. Продиктовав писарю содержание ордера и заставив Дурново подписать его, казаки отправились в войсковой круг, где и выбрали себе поверенных судей: Василия Трифонова (он же Прозор), Андрея Лабзенева, Терентия Сенгилевцева, сотников и прочих чинов.
Два дня спустя имена новых правителей были сообщены всем форпостным начальникам с присовокуплением, что им поручено управлять делами войсковой канцелярии впредь до выбора настоящего атамана
[119].
Вся ночь с 13 на 14 января проведена была в разгуле, пьянстве и в самохвалении.
– Бог пособил нам победить противников, – говорили казаки, – казенный интерес мы отбили, волю свою взяли и будем делать по-своему.
Утром, 14-го числа, был снова собран войсковой круг, где единогласно постановлено: предать смерти некоторых из почитавшихся главными врагами войска и сочинить для старшинской партии особую присягу, в которой было сказано, чтобы быть им во всем согласным с войском; предать забвению прежние ссоры, жить спокойно, не бить челом без ведома войска и ни для каких просьб никому и никуда, а особливо в Петербург, самовольно не ездить. Постановление это было тотчас же приведено в исполнение: дьяк Суетин, писарь Июгунов и другие были лишены жизни самым бесчеловечным образом, причем труп первого был брошен в реку Чаган, а второго – за Старицей
[120]. Старшина Бородин и другие были приведены по новой форме к присяге и клялись, что будут действовать заодно с войском; их заставили просить прощения, и они, ходя по кругу, кланялись казакам в ноги.
Утолив жажду мести, войсковая сторона начала успокаиваться, и, по мере того как рассудок приобретал верх над страстью и увлечением, коноводы мятежа не могли не сознать своего поступка и, «видя беду», решились отправить депутатов в Петербург, с объяснением и оправданием себя в происшедших беспорядках
[121]. Стараясь свалить всю вину на Траубенберга и убитых атамана и старшин, новые правители войска призвали в войсковую канцелярию протопопа соборной Архангельской церкви Дмитрия Федорова, Троицкого баталиона прапорщика Александра Иванова Евтюгина, Алексеевскою пехотного полка сержантов Тимофея Мензелинцева и Ивана Васильева и заставили их подписать показания, направленные против генерала Траубенберга
[122]. Показания эти, как доказательство невиновности казаков, были приложены к челобитной на высочайшее имя от 15 января 1772 г. Жалуясь на притеснения атаманов и старшин, по которым производилось следствие семь лет, на неполучение за шесть лет определенного жалованья, на лишение рыбных промыслов, на невзыскание со старшин штрафных денег, казаки говорили, что сверх всего этого Траубенберг и атаман Тамбовцев «начали нас, вашего императорского величества рабов, из домов таскать и немилостиво мучить».
