С этими словами Аржанов ушел обратно, а вслед за ним Траубенберг послал к казакам Сакмарской станицы атамана Данилу Донского, старшину Федора Митрясова и депутата Якова Колпакова, чтоб уговорить войско разойтись по домам и растолковать последние слова Дурново казаку Аржанову. Толкования эти не подействовали, и, хотя Дурново с старшинами Суетиным и Бородиным выходил на середину, но казаки не согласились выбирать уполномоченных для объяснения с ним.
– Нам до генерала [Траубенберга] никакого дела нет, – отвечали казаки, – а имеем его только до гвардии капитана, как по высочайшему указу к нам в войско присланного, которому поручено: старшин от присутствия отрешить и на место их выбрать других; положенный на них штраф взыскать; жалованьем войско удовольствовать и войсковую канцелярию счесть.
Донской и его товарищи повторили требование Траубенберга и Дурново, чтобы толпа разошлась по домам и что тогда все их претензии будут удовлетворены чрез неделю, а много что через десять дней.
– Дурново целый месяц такие обещания делывал, – говорили сотники и казаки, – однако же ни одного раза не устоял на своем слове, а только мучит казаков и сажает под караул. Воля его, ведь мы идем не со злодейством каким, а идем с святыми образами, для того, что авось либо они по нас для них [образов] не станут стрелять и умилосердится их сердце. Пришедши к нему, мы обмоем ноги его слезами и будем просить, чтоб он сегодня решил старшин.
Придав Донскому священника Михаила Васильева и еще нескольких человек, казаки отправили их с этим ответом к Дурново. Последний решился сделать некоторую уступку и пойти на примирение. Он прочитал присланным высочайший указ, данный на его имя, и объяснил, что ему велено отрешить старшин только в таком случае, если они положенного на них штрафа не заплатили.
– Но, – говорил Дурново, – Суетин деньги заплатил, и в имеющуюся у протопопа Дмитрия Федорова шнуровую книгу они записаны, и Суетину выдана квитанция. Старшина же Бородин в присутствие определен еще недавно, да и участия в том платеже немалого не имеет, а следовательно, на отрешение их резона никакого нет. Что же касается до счета войсковой канцелярии, то неоднократно требования были от войска поверенные, но они до сих пор не присланы; когда они будут присланы, то канцелярия будет тотчас же сочтена, жалованье же человекам тысячи или более уже роздано, а остальные пускай его разбирают
[109].
Таким образом, взаимные пересылки и бесконечные переговоры не приводили ни к каким результатам; обе стороны были настолько напряжены и возбуждены, что не хотели уступить друг другу, и генерал-майор Траубенберг признал необходимым послать еще раз атамана Донского с категорическим требованием, чтобы казаки, повинуясь высочайшей воле, назначили команду в Кизляр, разошлись бы по домам и не подвигались вперед толпой, а в противном случае он будет стрелять из пушек
[110].
Выслушав Донского, казаки решили прекратить переговоры.
– Более пересылки мы иметь уже не будем, – сказал сотник Краденов, – но на начинающего Бог!
С этими словами казаки заставили попа Михаила Васильева служить молебен о даровании победы, подняли три образа: из-за престола Кирсановской церкви, явленный в семействе Бирюковых, и чудотворный Спасителя, бывший в доме Глуховой, и за образами намерены были двинуться к войсковой избе. Казаки разделились на две партии: одна пошла по Большой улице, а другая – по Ульяновой
[111]. Сознавая, что дело доходит до беды, Шигаев упросил войско потерпеть, пока он сходит еще раз к Дурново. Взяв с собой все три образа, которые несли старики, Шигаев пошел вперед и не видал, что позади его народ пробирался возле стен, опасаясь идти посредине улицы. Но едва Шигаев дошел до соборной колокольни, как по приказанию генерал-майора Траубенберга последовал выстрел, за ним другой, третий…
Толпа бросилась вперед; произошла всеобщая свалка, «и дошло до того, что, будучи в сем замешании, – доносил Данила Донской, – не могли мы узнавать уже друг друга». Казаки быстро овладели орудиями, повернули их против регулярной команды и, произведя несколько выстрелов, побили много солдат и послушных казаков. Забравшись в избы и амбары вблизи войсковой канцелярии и порохового погреба, наступающие открыли огонь из ружей. При первых выстрелах был ранен Суетин, который и был отведен в богадельную избу. Учащая огонь, казаки наступали на регулярную команду с разных сторон, и генерал-майор Траубенберг, видя невозможность устоять против напора столь многочисленной толпы, после некоторого сопротивления с небольшим числом солдат стал отступать ко двору сотника Симеона Тамбовцева, где сперва был ранен пулей в правую руку, а потом при входе на крыльцо изрублен саблями
[112]. Капитан Дурново при начале дела находился не вместе с Траубенбергом, а стоял за орудиями, поставленными саженях в десяти от главного фронта. Когда большая часть прислуги при орудиях выбыла из строя, убитыми или ранеными, Дурново хотел идти на соединение с Траубенбергом, по не застал уже его на месте и был окружен толпой человек в сорок. «Один из них замахнулся разрубить мне саблей голову, – писал Дурново в своем донесении
[113], – но я, уклонясь, подставил ему правую свою руку, которую он и разрубил, а потом и голову в трех местах разрубили и в спину ранили копьем, от чего я упал замертво; видно же, что и больше они меня рубили и кололи, потому что платье во многих местах прорублено и проколото; после того били меня смертельно дубьем и всяким дрекольем, что у кого в руках было». Дурново был бы, конечно, убит, если бы на место происшествия не подошел Шигаев.
– Что вы это, проклятые, делаете, – закричал он, расталкивая толпу, – какого человека бьете? Ведь ежели он умрет, так государыня всех нас за него перевешает.
Эти слова, в которых так и слышится то первенство, которое признавали казаки за Дурново пред Траубенбергом, остановили преследователей
[114]. Прекратив побои, казаки стали поднимать Дурново, «и как я встать уже был не в силах, – доносил он, – то ухватили за волосы и, таскавши на месте, потащили к войсковой канцелярии сажен с семьдесят и, брося в холодную тюрьму, двери заперли, где я лежал часа четыре без памяти; наконец, почувствовал, что озяб, и пришел несколько в память. В то время слышал я, что неоднократно приходили к тюрьме той, где я лежал, и кричали: конечно, он жив, надобно его приколоть, и в двери ломились, но дверь была заперта и, как видно, что они ключа не нашли».
