Скорбя о грабежах и насилиях, причиненных башкирцами жителям, Кузнецов просил припомнить, «что народ этот имеет отменные мысли» против русских, и уверял, что он прислан для введения среди их порядка и устройства. Он говорил, что принял уже меры к восстановлению церквей, разрушенных и разоренных башкирцами, и просил покориться, не оказывая сопротивления.
Не получив никакого ответа, Кузнецов в 7 часов утра, 23 января, с толпой до 2 тысяч человек подошел к Кунгуру и, имея при себе семь пушек, открыл из них огонь. Из города хотя и отвечали на выстрелы, но редко, за неимением пороха. Ободренные башкирцы подвезли свои орудия почти на ружейный выстрел и окружили город со всех сторон. Офицеры ободряли защитников, но с малою надеждой на успех, «потому что подчиненные из обывателей, иные по непривычке, а иные по боязливости прежде времени выходя из послушания, прятались от свиста ядер по зауголью»
[934]. Тем не менее, сознавая слабость своего вооружения, состоящего из пик и стрел, мятежники не решались на штурм, а ограничивались новым требованием связать и выдать им всех начальников, а населению выйти им навстречу с образами. Требование это не было исполнено, и Кузнецов, прекратив к вечеру огонь, расположил свою толпу вокруг города в 3–4 верстах от него. Здесь он простоял несколько дней без всякой деятельности, пока, как увидим ниже, не был разбит прибывшими в Кунгур правительственными войсками.
Такую же неудачу испытал и другой сподвижник Зарубина, атаман Грязнов, посланный к Челябинску, вокруг которого еще с половины декабря разъезжали башкирские партии от 300 до 150 человек.
Расположенный на реке Миасе, Челябинск, построенный в 1736 году, обнесен был кругом валом с несколькими башнями и деревянным заплотом. Гарнизон его состоял из нескольких десятков солдат, и потому воевода Исетской провинции, статский советник Алексей Петрович Веревкин, еще в начале декабря приказал собрать 1300 человек крестьян, которых, назвавши «временным казачеством», прислать в Челябинск под командою выбранных в слободах отставных солдат. Им приказано было вооружиться чем кто мог и запастись продовольствием на две недели. Замечательно, что открывшиеся уже беспорядки не заставили мелкое начальство поудержаться от всякого рода злоупотреблений. Люди назначались в казачество несправедливо: одиночки, бедные, дряхлые и малолетки. Узнав об этом, Веревкин, по совету секунд-майора Ивана Завороткова, приказал явиться в Челябинск одному из семи человек здоровых и не малолетних. Остальные шесть человек должны были снабдить седьмого пристойной одеждою, лошадью с прибором, фуражом и провиантом и давать 1 руб. 50 коп. в месяц жалованья, т. е. по 25 коп. с человека. В казаки приказано было брать только из семейств «многорабочих, где 5 и 7 душ, а из тех семейств, где от 1 до 5 душ, не брать и не назначать, в видах сохранения их хозяйств и домашнего быта…»
[935]. Казаки собирались туго и приходили с плохим вооружением, преимущественно с кольями. Для усиления защиты Веревкин сформировал роту из рекрут последнего набора. Купечество также вооружило нескольких людей на свой счет, но всего этого было недостаточно ввиду многочисленности мятежников.
«Крайне нужно, – писал Веревкин князю Вяземскому
[936], – прислать в провинцию, как наивозможно скорее, из господ генерал-мойоров, на котором бы необходимо и лента была. Ваше сиятельство довольно изволите знать здешний народ, в грубости и легкомыслии погруженный, а особливо казаков, которые от их командиров совсем избалованы и вольны и ни в какую службу неспособны, а на всякое зло предприимчивы. При всем том знатных одних генералов, кои имеют на себе орден, чтут и боятся».
Веревкин писал о том же и сибирскому губернатору, просил присылки войск и присовокуплял, что почти вся Исетская провинция перешла на сторону самозванца. Генерал Чичерин, еще ранее получения этого письма, отправил в Челябинск, под начальством подпоручика Федота Пушкарева, роту тобольского батальона и с нею полевую артиллерию, для доставления на Оренбургскую линию. Едва успела эта рота вступить в город, как в воскресенье, 5 января, но окончании заутрени, челябинские казаки, в числе 200 человек, под предводительством хорунжего Наума Невзорова, бросились на орудия, стоявшие против воеводского дома и овладели ими. Расставив своих часовых с зажженными фитилями, Невзоров угрозой открыть по городу огонь намерен был заставить жителей покориться. Но предводимая им толпа слишком увлеклась успехом и, не оставив у пушек никакого прикрытия, ворвалась в дом воеводы Веревкина, захватила как его самого, так и всех у него живших. Связав Веревкину руки и ноги, казаки били его до полусмерти и, разодрав платье, почти полунагого потащили за ноги и за волосы по улице в свою войсковую избу
[937]. Там связали его еще крепче, «так что и кожу с рук и ног содрали», и били прикладами, пинками и кулаками. Полумертвому воеводе, по-видимому, не было спасения, но явившийся на помощь подпоручик Пушкарев избавил Веревкина от мучительной смерти.
Услышав шум и крики, Пушкарев собрал свою роту, отбил у мятежников орудия, оставленные под охраной нескольких человек часовых, а затем проложил себе путь штыками к войсковой избе и освободил Веревкина. Предводитель толпы, хорунжий Невзоров, бежал из города, часть жителей которого была в страхе, а другая в волнении
[938].
На другой день были получены известия, что находящиеся вокруг города крепости Чебаркульская и Коельская, слободы Верхнеувельская и Кундравинская заняты мятежниками. Повсюду население встречало бунтовщиков с радушием, имея во главе духовенство. Всякая попытка отдельных лиц убедить население сопротивляться мятежникам кончалась весьма печально для уговаривающих. В слободе Кундравинской поручик Максимов был удавлен за то, что уговаривал не сдаваться подходившей толпе
[939]. Ворвавшись в селение, бунтующая толпа прежде всего разбивала кабаки, захватывала деньги, уничтожала конторские бумаги и заставляла население присягать императору Петру III. Все приставшие к мятежникам надевали через правое плечо кусок белого полотна, а желавшие остаться верными правительству покидали свои дома, имущество и бежали в Челябу. «Все находящиеся в Исетской провинции заводские крестьяне, – доносил товарищ воеводы, коллежский асессор Свербеев
[940], – уже и последние дворянина Демидова Кыштымского и Каслинского заводов, от злодейского башкирского и казаков возмущения известному самозванцу отложились».
