Что же касается толпы, стоявшей под Оренбургом, то, по уверению губернатора, она была вооружена только одними дубинами и «отнюдь не имеет толикого числа людей, как слух о ней носится». Атаки же и поражения «ей не делается в ожидании подкрепления в силах из сибирских пределов, которые вскорости в Оренбург ожидаются».
После литургии, 1 декабря, жители Казани выслушали это объявление, но не поверили губернатору, потому что он сам, прежде других, отправил свое семейство в Козьмодемьянск, как место наиболее безопасное. Примеру губернатора последовали прочие должностные лица, и в Козьмодемьянске образовалась целая колония переселенцев. Оставшийся в Казани простой народ предался разгулу и пьянству, а должностные лица – унынию и отчаянию.
– Казань погибает, – твердили все в один голос, – и нет ей никакого спасения, ибо злодеи уже в 30–40 верстах, а некоторые и ближе.
По словам Маврина, отчаяние и страх были так велики, что если бы Пугачев прислал человек тридцать своих сообщников, то легко мог бы овладеть городом. «Сказывали мне в Казани понятие человеческое имеющие люди, – прибавлял Маврин, – что было два дня таких, в которые казалось не только пришествие к Казани самозванца близ городских ворот приближалось, но и преставление света настало. Все свое имение с торопливостью забирают, укладывают на воза без порядка, мечутся во все стороны, яко бешеные, и себя спасают, не зная притом, куда бегут и что делают. Что же, всемилостивейшая государыня, делать тем, которым ни бежать, ни увезти нечего? Не остается ли отпирать, в случае нашествия злодея, ворота и встречать, но не по предательскому обыкновению злодея, а по необходимости, яко истинного в том казусе гостя, чернь не презирающего».
В первый же день своего приезда в Казань капитан-поручик Маврин явился к губернатору. Странным казалось ему, что дом был пуст и в нем вовсе не было мебели. Зная, что генерал Брандт живет хорошо и не «по-немецки», Маврин решился выяснить свое недоразумение.
– Не было ли вашему превосходительству какой тревоги, – спросил он, – что в доме ничего не имеете?
– У меня все отпущено в Козьмодемьянск, – отвечал простодушно Брандт, – и сейчас оттуда жена приехала.
– Без сомнения, злодеи близко? – спросил опять Маврин.
– Конечно, и в великих толпах злодействуют.
– Так от этого и в городе никого нет?
– От этого.
Маврин заметил, что, отправив свое семейство в Козьмодемьянск, губернатор показал дурной пример жителям, но Брандт промолчал и не обиделся, быть может, потому, прибавлял Маврин, что слышал это «от дурака или от дерзкого человека».
Как ни странно было приезжим смотреть на объятых паническим страхом казанских жителей, но, познакомившись с истинным положением дел, члены секретной комиссии принуждены были покинуть петербургский взгляд на оренбургские происшествия и сознать, что правительственная власть в крае парализована, что мятеж охватил уже всю Оренбургскую губернию и начал проникать в Казанскую.
– На весь Оренбургский край, – говорил Платон Любарский, – спустился какой-то густой туман, и не видать ниоткуда просвета.
К концу ноября вся северо-западная часть Оренбургской губернии была во власти Пугачева, а южная ее часть подвергалась грабежам киргиз-кайсаков.
Пользуясь тем, что река Яик (Урал) была покрыта льдом, киргизы перекочевали на внутреннюю сторону, и 26 ноября Нуралы-хан подошел к Кулагинской крепости и объявил, что останется здесь на всю зиму. Подвластные ему киргизы хозяйничали на всем пространстве от Кулагинской крепости до Гурьевского редута и, подавшись к реке Волге, появились значительными толпами близ Черного Яра
[883]. Они грабили и уводили в плен жителей, отгоняли скот, жгли сено и нападали на форпосты, «так что из оных казакам ни за сеном, ни за дровами почти выпуску не дают»
[884]. Комендант Яицкого городка (ныне Уральска) полковник Симонов и астраханский губернатор Кречетников просили Нуралы-хана запретить его подвластным производить грабежи и уведомить, с какой целью он переправился на земли, принадлежащие казакам
[885]. Нуралы отвечал, что, опасаясь шалости подвластных ему киргиз-кайсаков, разбросанных на значительном пространстве, он переправился на внутреннюю сторону реки Яик с тою целью, чтобы не дозволить им грабить живших на Волге калмыков, с которыми киргизы имели непримиримую вражду. Грабежи же под Черным Яром хан объяснял обстоятельствами и особым состоянием края.
– Киргизы теперь меня не слушают, – говорил Нуралы посланному Кречетникова, – а причиной того злодей, именующий себя императором Петром III. Он присылал ко мне посланного с письмом, чтоб я к нему приехал и был в его послушании, и за то обещал по взятии Оренбурга сделать меня начальником как в Оренбурге, так и во всех городах до самой Астрахани. Я отвечал, что данной присяги не переменю и к нему не поеду.
Тогда, по словам хана, Пугачев обратился к киргизам с особым воззванием и, требуя, чтоб они признали его законным государем, предоставил им полную свободу в действиях. Киргизы воспользовались этим, разбойничали на пространстве от Дубовской до Балыклейской и Караваннской станиц и грабили селения волжских казаков. Царицынский комендант, полковник Циплетев, приказал волжским казакам расставить повсюду форпосты, производить ежедневные разъезды и иметь сверх того в Дубовке триста человек казаков, всегда готовых по первому требованию отразить нападение хищников. «За Волгой же, – писал Циплетев казакам
[886], – в зимовьях и ни в каких местах ни скота, ни зимующих людей отнюдь не было бы, а все бы убирались в свои жилища».
Распоряжение это не было исполнено, и когда старшина Терский прискакал в Дубовку с известием, что киргизы напали на форпост, стоящий за рекой Волгой, то по сделанной тревоге могли собрать только шесть казаков. В тот же день с Бодянских хуторов, находившихся в 25 верстах от Дубовки, приехал казак Кротков с объявлением, что и на них напали киргизы, которые отгоняют скот и берут в плен жителей. Струсивший войсковой атаман приказал, чтобы ни один казак не выходил из Дубовки, и сам стал прятать свои пожитки. Поступок атамана навел такой страх на казаков, что все жители Дубовки стали прятать свое имущество и потом дня через три насилу могли его разобрать.
Киргизы в этот день разграбили Бодянские, Широковские и Стрелинские хутора, многие зимовья, форпосты и, захватив 149 человек в плен и множество скота, спокойно удалились в степь. Только на третий день казаки опомнились и послали погоню, но безуспешно, так как киргизы были верст за двести. Атаман донес, будто бы он преследовал киргизов на протяжении шестидесяти верст, но, писал он, киргизы «как птицы улетели, а их [казаков] лошади ослабели».
