Действительно, «плутец» долго еще мог хозяйничать безнаказанно, так как даже и те войска, которые были отправлены из Финляндии и окрестностей Петербурга, могли прибыть в Казань не ранее первых чисел января 1774 года, а остальные и гораздо позже.
Войска эти были большей частью в походе и еще далеко от места действий. Не скоро можно было приступить к фактическому усмирению мятежников, и потому А.И. Бибиков не особенно торопился отъездом из столицы, но признал необходимым отправить вперед членов секретной комиссии. Он приказал им ехать как можно скорее в Казань и открыть заседания, не ожидая его приезда, дабы «укротить хотя мало бунтующие души в городе и во всем околотке, а наказанием на первый случай преступников заставить молчать ядом напоенные сердца».
Глава 27
Народные толки о происходящем под Оренбургом. – Состояние Казани. – Объявление губернатора городским обывателям. – Выселение из города Казани. – Грабежи киргиз-кайсаков. – Волжские казаки и их бездеятельность. – Манифест Пугачева. – Занятие мятежниками всей Самарской линии и города Самары. – Развитие мятежа на границах Казанской губернии. – Занятие инсургентами Заинска. – Состояние города Уфы, Пермской и Исетской провинций. – Меры, принятые местными властями для защиты против мятежников. – Волнения заводских крестьян.
По мере того как члены следственной комиссии удалялись от Петербурга и приближались к Казани, движение в пользу самозванца обозначалось в более резких и определенных формах. На пути от Саратова до Пензы все крестьяне, «как государевы, так и помещичьи», уверяли курьера Полубояринова, что Петр III жив и пожаловал многие милости народу.
– Теперь мы освобождены от податей, – говорили они, – будем вольны и ни от кого не зависимы. Теперешнее положение нам несносно, ибо большие дворяне награждаются деревнями и деньгами, а нам нет льготы. По причине войны мы несем большие тягости: рекрутские наборы и разные подати, кои должно платить и государю, и помещикам; приходится метаться в воду.
«О воинских же командах, – прибавлял Полубояринов
[877], – следующих для истребления злодеев, говорят, что-де все это напрасно: все-де солдаты лишь только придут, то будут ему служить, ведь и им житье не лучше крестьянского».
То же или почти то же рассказывалось на всем пространстве от Самары до Арзамаса, и простой народ, выражая сочувствие к самозванцу, готов был оказать ему содействие и желал полного успеха.
«От Арзамаса до Москвы, – показывал яицкий казак Андрей Мизинов
[878], – хотя и есть таковые слухи, но не столь гласны. Дворцовые крестьяне говорят, что их разоряют соседние помещики; помещичьи же оброчные крестьяне не столько об этом говорят, как те, которые ходят на работу [барщину], ибо жалуются, что пять дней в неделю работают на помещиков».
Желая избавиться от этой тяжкой работы, крестьяне готовы были подчиниться тому, кто обещал им свободу, равенство и право собственности.
– Настает наше время, – говорила чернь, – теперь мы возьмем верх, и опасаться нам нечего.
«Торопясь скорее прибыть в Казань, – доносил капитан-поручик Савва Маврин
[879], – некогда нам было всем буянам и продерза-телям делать примечания и оных, забирая, отсылать к начальникам, да и невозможно, в самом деле, но причине множества их».
Почти все население деревень, ближайших к местопребыванию мятежников, принимало сторону самозванца и его полковников, а большая часть интеллигенции спешила уехать в Москву и ближайшие к ней города: дело доходило до полного переселения из одной губернии в другую. По дороге из Казани в Москву тянулись длинные вереницы обозов с семействами дворян и с их имуществом.
– Куда вы едете? Что за причина столь спешного и всеобщего выселения? – спрашивал Маврин удалявшихся.
– Если и вы, – отвечали ему переселенцы, – не обязаны делом, то советуем воротиться назад и в Казань не ездить.
Тогдашняя Казань состояла преимущественно из деревянных маленьких домиков; улицы города были узки и кривы, за исключением Арской, выводившей на Арское поле. Эта последняя улица была шире других, прямее и вся вымощена бревнами. На выезде к Арскому полю стояла большая караульня-изба, где жили выбранные из обывателей на полугодичное время сотники и десятники (с точеными окрашенными дубинами), на обязанности которых было содержать караул. В ночное время Арская улица закладывалась деревянной рогатиной на колесе и одним концом прикрепленной к столбу болтом. По всем остальным улицам были сделаны для проезда большие ворота, по ночам запиравшиеся на замок.
Считая и эти охранительные меры недостаточными, городские власти силились восстановить и реставрировать Казанскую крепость или, лучше сказать, ее развалины. «В крепости и мой монастырь [Спасо-Казанский], – писал П. Любарский
[880], – и, по моему мнению, он будет безопаснейшей крепостью: в нем найдется для всех приют и убежище; в нем могут сохраняться казна и спасаться жители. Крепость и мой монастырь, по милости Божией (вероятно), не будут осаждаемы оренбургским вором или оренбургской совой; Бог не допустит их до разрушения. Впрочем, нельзя сказать, чтоб у нас было безопасно при всеобщем страхе и смущении, можно и у нас во всякое время подвергнуться истязаниям и насилиям со стороны черни».
Последнее обстоятельство было причиной, что Казань в короткое время почти опустела, ибо не только дворяне, купцы, граждане и подьячие, но и многие из простолюдинов, в ночь на 29 ноября, выбрались из города, «оставя неизвестному жребию одних только духовных в городских развалинах, да владыку [преосвященного Вениамина] в Воскресенском монастыре»
[881].
Всеобщее бегство заставило казанского губернатора обратиться к обывателям с особым воззванием и просить преосвященного Вениамина прочесть его в церквах.
«По обстоятельствам об известной злодейской толпе, – писал генерал Брандт
[882], – по городу Казани, как слышу, такие разносятся ложные разглашения, что будто партии злодейской толпы приближаются уже к Казани, от каковых страхов происходит великое в народе нестроение».
Губернатор уверял население, что все это «действительная ложь и неправда». Он говорил, что имеет официальные известия от генерала Фреймана и оренбургского губернатора, причем первый извещает его, что по Московской дороге «партий известной злодейской толпы нет, кроме разъезжающих воровских шаек ставропольских калмыков и уфимских башкирцев». По словам Брандта, шайки эти были незначительны, не имели никакой связи с самозванцем и, следовательно, «не только Казани, но и никакому городу не делают ни малейшей опасности».
