– Товаров теперь нет, – сказал самозванец, – подождите здесь.
Киргизы, до семидесяти человек, остались в Берде и служили при Пугачеве, а пригнанный ими скот употреблен на продовольствие толпы, почти ежедневно увеличивавшейся приходящими «кучами из разных селений». Сюда стекались русские крестьяне, дворовые люди, заводские рабочие, приписные крестьяне, «но сколько оных было, говорил Пугачев, то не только он, но думает, что и Овчинников не знал»
[789]. Что касается заводских крестьян, то, по словам Оренбургской следственной комиссии, они были всех усерднее к самозванцу, «потому что им от него также вольность обещана и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят, в рассуждении тягости работ и дальних переездов»
[790].
По мере того как толпа мятежников увеличивалась и влияние самозванца в крае распространялось, яицкие казаки пытались ввести среди ополчения некоторый порядок и устройство. Сам Пугачев почти не вмешивался в администрацию, и все распоряжения исходили из учрежденной им Военной коллегии.
Спустя несколько дней после обложения Оренбурга самозванец призвал к себе яицкого старшину Андрея Витошнова, казаков Ивана Творогова, Максима Шигаева, Данилу Скобочкина, Ивана Почиталина, илецкого казака Максима Горшкова и объявил им, что для управления краем и войсками он учреждает Военную коллегию
[791].
– Бог и я, великий государь, – сказал Пугачев, обращаясь к Витошнову, Творогову, Шигаеву и Скобочкину, – жалую вас судьями в Военную коллегию, тебя, Почиталин, дьяком, а тебя, Горшков, секретарем.
Пожалованные в эти должности сначала просили избавить их от такого назначения, отговариваясь: Витошнов старостью, Шигаев тем, что он заведовал раздачей войску хлеба и денег, а Творогов тем, что имел много хлопот, командуя илецким полком. Пугачев запретил им возражать и приказал исполнить его волю беспрекословно, причем объявил, что в помощь им назначает четырех повытчиков. Сперва главным судьей был назначен Творогов, как полковник, но когда он сам просил, чтобы главным сделать Витошнова, как старшего летами, то самозванец согласился, но с тем, чтобы на Творогове лежало все ведение дела.
– Они люди безграмотные, – сказал Пугачев, обращаясь к Творогову и указывая на избранных им судей, – так ты один станешь за них подписывать бумаги. Тебе тут не сколько (не очень) много дела будет – только подписывай, а написать и без тебя есть кому.
Творогов повиновался этому распоряжению, и в заседаниях коллегии Витошнов всегда «сидел выше Творогова, а Шигаев, по словам Горшкова
[792], хотя и ниже их сидел, но как он был их замысловатее и любимее самозванцем, то они следовали больше его советам, а равно Почиталин и я слушали больше его».
«Сию коллегию, – показывал впоследствии Иван Творогов
[793], – злодей учредил для того, что ему наскучило давать самому указы свои тем, которые, приходя к нему со стороны, изъявляли свое усердие набирать в его службу людей или грабить помещичьи дома и самих убивать, так как [наскучило] и разбирать многие жалобы на башкирцев и казаков, в его толпе находящихся, в обидах и разорениях, народу причиняемых». Подобных депутатов, присланных от селений, приходило много, и Пугачев принимал их всегда с особою приветливостью
[794].
– От меня, – говорил обыкновенно самозванец приходившим, – никогда приказу такого не было, чтобы делать обывателям обиды. Я велю тебе дать указ, чтобы никто не разорял, а кто ограблен и кем именно, прикажу тебе самому исследовать.
Обещанный указ обыкновенно выдавался из Военной коллегии, причем в нем писалось, чтобы по расследовании о грабеже было непременно донесено, и включалось требование, чтобы присланный депутат склонил своих односельцев быть верными государю, набрал желающих в его службу и с ними защищал от нападения войск императрицы не только свое, но и соседние селения. В «коллегии» велся список всем выданным указам, и чрез посредство лиц, получивших указы, администрация самозванца получала все необходимые сведения о движении правительственных войск и средства к продовольствию собственных. Все хозяйственные, стратегические и тактические соображения также лежали на Военной коллегии: она обязана была формировать отдельные отряды, указывать им цель действий, избирать пункты для сторожевых постов и снабжать отдельные команды продовольственными и боевыми припасами. «В сочинениях [бумаг], – показывал Творогов
[795], – упражнялись Горшков и повытчики, а Почиталин редко писывал, ибо мы с ним худо знаем грамоте, а только что почти имена свои можем подписывать».
«В сей коллегии, – говорил Горшков
[796], – никаких письменных судов не производилось, а разбираемы и решаемы оные были судьями на одних словах. Письменное же в ней производство было только такое, что даваемы были от нее наставления поставленным от самозванца начальникам, посылаемым от него в разные места для покорения народа, доставления провианта, фуража, разграбления господских пожитков и проч.».
Все распоряжения Военной коллегии приводились в исполнение по большей части без доклада и утверждения Пугачева, считавшего, что в глазах толпы его значение, как государя, будет тем выше, чем меньше он будет вмешиваться в дела и иметь сношений со мнимыми своими подданными. Никто, например, не имел права входить во дворец государя без доклада казака Екима Давилина, любимца самозванца, исполнявшего при нем обязанность дежурного генерал-адъютанта
[797]. Он обязан был ежедневно представлять своему безграмотному повелителю записки о важнейших происшествиях. Записки эти составлялись в Военной коллегии и заключали в себе преимущественно сведения о приезжих. «Приезжал за казной, – сказано в одной
[798], – яицкого полка есаул Иван Федоров Кузнецов. Еще взял сотник Иван Васильевич Изюмов восемь пушек».
Пугачев принимал эти донесения с важностью государя, о чем, конечно, не имел никакого понятия, а поступал так, как, казалось ему, должны поступать государи. Однажды, во время бомбардирования Оренбурга, находясь со своими сообщниками в церкви Святого Георгия Победоносца, бывшей вблизи города в форштадте, самозванец сел на престол, желая убедить присутствующих, что он истинный государь
[799].
