– Я послан из Питера, – говорил дорогою Перфильев своим спутникам, – от графа Орлова уговаривать казаков, чтоб изловить называющегося государем.
– Не моги ты об этом и думать, – отвечали они. – Мы тебя заколем, если об этом только подумаешь. Он, мы слышали, точный государь и к нам наслал весьма милостивые указы, что нас станет жаловать всей вольностью. Будучи еще в городке, мы догадались, что вы с Герасимовым недаром из Петербурга приехали, и хотели было по приезде в Берду на тебя донесть, да хорошо, что сам нам признался. Мы тебе еще раз подтверждаем, что не моги ты этого делать.
Сторонник казачьих интересов, один из видных деятелей в бывшей борьбе казаков за старые порядки, Перфильев не мог не сочувствовать общему движению и, прося товарищей, чтоб они на него не доносили, клялся, что будет вместе с ними служить верно и не предпримет ничего противного казачьим интересам.
Около Николина дня Перфильев и его спутники приехали в стан самозванца, где все было для них ново и необычайно.
Остановись в Берде, Пугачев и его ближайшие советники расположились в слободе, причем самозванец занял лучший дом казака Ситникова и назвал его «государевым дворцом». Стены дворца вместо обоев были обиты шумихой, украшены зеркалами, и на видном месте висел портрет цесаревича Павла Петровича, взятый в имении Тимашева и привезенный в Берду атаманом Андреем Овчинниковым
[780]. На крыльце «государева дворца» находился постоянный караул в 25 человек, выбранных из наиболее преданных самозванцу яицких казаков, составлявших гвардию Пугачева и его конвой при торжественных въездах.
Гвардия эта пользовалась некоторыми привилегиями и составляла отдельную единицу в общей организации пугачевских войск, подчиненных сначала одному Андрею Овчинникову, носившему звание главного атамана, а потом разделенных на полки различной численности, но по возможности одинакового племенного состава. Так Овчинников командовал полком яицких казаков, полковники: Иван Творогов – полком илецких казаков, Билдин – исетских казаков, Тимофей Падуров – оренбургских и других казаков, взятых в крепостях
[781], Дербетев – полком ставропольских калмыков, Мусса Алиев – каргалинских татар, Кинзя Арсланов – полком башкирским, Хлопуша – полком заводских крестьян. Всеми пленными солдатами командовал Шванович, а всей остальной сборной пехотой заведывал Казанского уезда татарин Абдул. Артиллерией управлял, под руководством казака Чумакова, взятый в Татищевой крепости солдат Калмыков, который вместе с тем обязан был исправлять испорченные пушки и мортиры.
Полки делились на роты, человек во сто каждая, и ими командовали сотники, есаулы и хорунжие. Выбор должностных лиц, даже и некоторых полковых командиров, производился почти исключительно яицкими казаками, имевшими значительное влияние на всех остальных. Обыкновенно собирался круг, которому предлагали имена кандидатов на должности, и «если выбираемый был не по их мысли, то казаки кричали негоден»
[782]. Ни полковые командиры, ни их помощники не знали точно, сколько находилось в их ведении людей.
«Списков не было, – показывал впоследствии Шигаев
[783], – потому что часто прибывали и убывали, а был счет одним только командирам, коим в руки и жалованье на их команду отдавалось». Сводя показания многих лиц, можно заключить, что в начале декабря 1773 года силы Пугачева простирались до 15 тысяч человек с 86 орудиями разных калибров
[784]. Все это ополчение было весьма плохо вооружено: кто копьем, кто пистолетом, кто офицерской шпагой; ружей сравнительно было мало; башкирцы были вооружены стрелами, а большая часть пехоты имели штыки, воткнутые на палки, часть была вооружена дубинами, а остальные не имели вовсе никакого оружия и ходили под Оренбург с одной плетью
[785]. Барабанов и труб не было, а потому утренняя и вечерняя заря обозначались выстрелами из орудий; «буде сделается какая тревога, то собирают народ атаманы, сотники и десятники [хорунжие], а иногда и сам самозванец бегает под окно к яицким казакам и приказывает выходить в поход».
[786]
Каждый полк стоял особо в своих землянках и имел свое знамя, приготовленное из шелковой материи желтого или красного цвета. На одних знаменах были нашиты кресты, на других лик Спасителя или Николая Чудотворца
[787]. Полки поочередно посылались на сторожевую службу и на единственную заставу (наблюдательный отряд), учрежденную на реке Сакмаре, ниже моста, на этой заставе располагалось обыкновенно до двухсот человек, а в разъезды по степной стороне реки Яик посылались партии по сто и более человек. Сторожевая служба отправлялась, конечно, самым первобытным способом: не было ни паролей, ни лозунгов, а «когда по пикетам, – показывал подпрапорщик Аверкиев, – в ночное время разъезжают дозоры и их окликают, то они-то больше отвечают, что казак, а потому и можно безо всякой опасности объезжать их пикеты и верным из войск ее величества».
Продовольствие приобреталось при помощи фуражировок, грабежа и доставки из селений, принявших сторону самозванца. Хлеб и скот доставлялись из занятых крепостей, из Каргалинской слободы и Самарского городка. Все это, по словам Оренбургской следственной комиссии, делалось «почти без чувствования тягости, обнадеясь на обещанные им [жителям] льготы и вольность»
[788].
Вскоре после перехода в Берду мятежники захватили 300 лошадей, 100 быков и 3 тысячи овец, отправленных киргизом Аблаем для продажи в Оренбург. Пугачев спрашивал киргизов-погонщиков, сколько им заплатить за все взятое.
– Нам денег не надо, – отвечали они, – а дайте нам товаров.
