Спустя некоторое время яицкие депутаты были потребованы к графу А. Г. Орлову.
– У вас на Яике сделалось несчастие, – сказал граф пришедшим к нему казакам. – Один разбойник, беглый донской казак Пугачев, назвавшись ложно покойным государем Петром III, собрал себе небольшую шайку из приставших к нему ваших же яицких казаков, как то Пики и прочих, укрывавшихся от наказания по бывшему об убийстве Траубенберга следствию, и с набранной шайкой пошел по крепостям к Оренбургу. Съездите туда и постарайтесь уговорить казаков, дабы они от сего разбойника отстали и его поймали. Если вы постараетесь это сделать, то по возвращении в Петербург ваше дело будет решено в пользу казаков.
– Готовы усердно служить всемилостивейшей государыне, – отвечали Перфильев и его товарищи, – и сколько сил будет, исполним повеление в точности
[773].
Заручившись таким обещанием и справедливо считая графа Захара Чернышева виновным во многом, что происходило на Яике и под Оренбургом, граф Орлов постарался устранить президента Военной коллегии от всякого вмешательства в дела яицких казаков. Сговорившись с генерал-прокурором князем Вяземским, они испросили согласие императрицы отправить на Яик двух казаков, Афанасия Перфильева и Петра Герасимова, а казаков Ивана Герасимова и Савелия Плотникова оставить в Петербурге, как бы заложниками, но с тем, чтоб они зависели только от одного князя Вяземского.
12 ноября 1773 года генерал-прокурор объявил Тайной экспедиции, что императрица повелела выдать сотнику Перфильеву и казаку Петру Герасимову, для проезда их до Казани и обратно до Петербурга, каждому по паспорту, «назвав в оных обоих их, для известных ему, генерал-прокурору, причин черкесами
[774]. Другому же сотнику Ивану Герасимову и казаку Савелию Плотникову, для свободного здесь, в Петербурге, жительства, дать из Тайной экспедиции билеты
[775], с таким предписанием, чтобы их ни в какое правительственное место
[776], без объявлении ему, генерал-прокурору, не брать и являться им каждую неделю по одному разу в Тайной экспедиции и из Петербурга никуда им не отлучаться»
[777].
Получив паспорты, Перфильев и Герасимов выехали из Петербурга, но были в большом раздумье, как поступить им в будущем.
– Каким образом это сделалось, что простой человек мог назваться государем? – спрашивал Перфильев Герасимова. – Кажется, статься сему нельзя. Может быть, называемый Емелькой Пугачевым и прямо государь Петр III.
– Я покойного государя видел много раз, – отвечал спрошенный, – и буде сей называющийся подлинно государь, то его узнаю.
Припоминая молву, ходившую по всей России, что Петр III не умер, что манифесты о его смерти ложны, но что он из-под ареста «выкраден» и освобожден, Перфильев и Герасимов решили, что если по приезде к Пугачеву Герасимов признает в нем истинного государя, то рук на него не поднимать и «никакого злого умысла против него не предпринимать».
– Как можно нам, – говорили казаки между собою, – свои руки поднять на государя: их головы помазанные. Ведь Бог знает, чью сторону держать: государя или государыни; они между собою как хотят, так и делят, а нам нечего в их дела вступаться; неравно его сторона возьмет, так мы в те поры безо всего пропадем, а лучше останемся у него служить.
Условившись таким образом, Перфильев и Герасимов 25 ноября приехали в Казань и явились к генерал-поручику фон Брандту. Отсюда они должны были, под видом курьеров, ехать с печатными манифестами о самозванце и с письмами казанского губернатора к яицкому коменданту, полковнику Симонову. Письма эти были настолько бессодержательны, что по проезде чрез разъезды, выставленные по границе Казанской губернии, их дозволено было уничтожить, точно так же как и подорожные, в которых им разрешалось проехать по Самарской линии до Бузулукской или другой какой крепости. Генералу Брандту стоило, однако ж, немалых трудов заставить их выехать из Казани. «Насилу, – писал он
[778], – уговором их отсюда 28-го числа выжил, ибо по нынешним здешним, от беспутных вестей сумнительным обстоятельствам, не рассудил тем казакам себе дать в карты глядеть, да и по всегдашнем их пьянстве, не уверясь совсем на них, под видом наблюдения моего в народе кредита, имел при них, яко при чужих людях черкесами названных, верного унтер-офицера, как для примечания их разговоров, так и для отвращения при таком случае народного во мне сомнения, ибо слух носился, что известный злодей, по выступлении моем из Казани на границы, разгласил, якобы я к нему добровольно еду».
Прибыв в Самару, Перфильев и Герасимов были узнаны казаком Ергучевым, ехавшим из Яицкого городка с донесениями от полковника Симонова. Ергучев заявил самарским властям, что они не черкесы, а их яицкие казаки, бунтовщики, участвовавшие в убийстве генерала Траубенберга и бежавшие из Яицкого городка. Перфильев и Герасимов были задержаны и отправлены в Симбирскую провинциальную канцелярию и отпущены далее только по наведении надлежащих справок
[779].
Из Симбирска они приехали опять в Самару, а затем отправились в Яицкий городок, где и явились к коменданту полковнику Симонову. Последний долго не мог поверить, что казаки посылаются в стан самозванца, но подорожные и письма Брандта заставили его согласиться на дальнейшее отправление, причем уполномоченные графа Орлова разъехались в разные стороны: Петр Герасимов поехал на нижние яицкие форпосты, а сотник Афанасий Перфильев в Берду, в сопровождении взятых им с собою казаков Ивана Фофанова и Ивана Мирошихина.