Старик Дмитрий Донской, отец атамана, приготовил обед для Пугачева и его приближенных.
– Если бы сын твой, – говорил ему самозванец, – был здесь и при своей команде, то обед ваш был бы высок и честен, но хлеб-соль твоя помрачилась. Сын твой какой атаман, если свое место покинул?
Сытно пообедав и пьяный, конечно, Пугачев хотел было достойным образом отблагодарить хозяина. Он приказал взять Дмитрия Донского и повесить за измену сына, но приближенные испросили помилование, и старик отделался тем, что был закован и посажен в станичную избу; дом же атамана был разграблен. Самозванец отправился в лагерь, где и ночевал. На другой день толпа задержала в разных местах трех человек, высланных из Оренбурга для разузнания о мятежниках. Пугачев приказал их повесить, а вслед за тем ему доложили о прибытии из Сакмарска казаков, оставленных для почтовой гоньбы. Самозванец обошелся с ними ласково и приказал им присоединиться к своей толпе
[591].
– Сколько изволите приказать взять с собою провианта? – спрашивали казаки.
– Возьмите с собою краюшку хлеба, – отвечал Пугачев, – вы проводите меня только до Оренбурга.
Отпустив казаков обратно в городок для приготовления к походу, Пугачев остался с Шигаевым и среди разговора заметил, что к ним приближается человек с вырванными ноздрями и поставленными на лице знаками. То был Хлопуша.
Выйдя ночью из Оренбурга и зная, где искать самозванца, Хлопуша направился в свою родную слободу Берду и на дороге встретился со знакомым ему кузнецом Сидором.
– Не знаешь ли, где стоит Пугачев? – спросил он кузнеца.
– Он стоит на Старице реки Сакмары, на самом берегу, – отвечал Сидор, – а чтобы тебе приметно было, то увидишь повешенных трех человек.
Хлопуша отправился по указанию и, подойдя к Пугачеву и Шигаеву, поклонился.
– Ты что за человек и откуда? – спросил самозванец.
– Это, ваше величество, Хлопуша, самый бедный человек, – сказал Шигаев, – сидевший с каторжником в одном остроге в Оренбурге, когда судились яицкие казаки.
Хлопуша подал Пугачеву все четыре пакета, данные ему Рейнсдорпом. Самозванец приказал положить их к себе на стол и накормить Хлопушу, а сам отправился с молодыми казаками в степь, на скачку и джигитовку. Возвратившись в свою кибитку, Пугачев потребовал к себе Хлопушу.
– Кто ты и откуда? – повторил самозванец свой вопрос.
– Я оренбургский ссыльный и прислан к тебе от оренбургского губернатора, с тем чтобы в толпе вашей людям отдать указ, коим повелено, чтоб от тебя народ отстал и пришел к ее величеству с повинной, да и тебя бы изловили. Мне приказано также, чтоб у тебя сжечь порох и заклепать пушки, но я этого ничего делать не хочу, а желаю послужить вам верою и правдой.
– Разве лучше тебя, – говорил шутя Пугачев, – некого было губернатору послать?
– Я, ваше величество, этого не знаю, – отвечал Хлопуша.
– Знать, у губернатора только и дело, что людей бить кнутом да ноздри рвать.
Самозванец приказал своему секретарю Почиталину подать ему пакеты, принесенные Хлопушей, распечатал их и, показывая вид, будто читает, повертел пред глазами, а затем приказал разорвать и бросить в огонь.
– Что же ты, Хлопуша, – спросил Пугачев, – в Оренбург хочешь ехать обратно или у меня служить?
– Зачем мне, батюшка, в Оренбург ехать, я желаю вашему величеству служить.
– Полно, ты подослан к нам, – говорил Овчинников, – и, подметя все, уйдешь отсюда. Лучше скажи правду, а то повесим.
– Я всю правду сказал, – отвечал Хлопуша.
– Есть ли же у тебя деньги? – спросил самозванец.
– Четыре алтына только.
Пугачев вынул из кармана семь рублей, отдал их Хлопуше, чтоб он купил себе платье.
– Как издержишься, – сказал он, – приходи опять ко мне; также скажи, когда не будет у тебя хлеба.
Хлопуша поблагодарил и вышел, а Овчинников советовал Пугачеву не доверять словам присланного.
– Воля твоя, – говорил он, – прикажи его повесить; он плут, уйдет и все, что здесь увидит, там перескажет, а притом и людей наших станет подговаривать.
– Пусть его бежит и скажет, в этом худого нет; без одного человека армия пуста не будет.
Пугачев приказал только первое время следить за всеми действиями Хлопуши, и как доноса не было, то он скоро был освобожден от всякого надзора
[592].
Двигаясь сначала на Каргалинскую слободу, а потом на Сакмарский городок, Пугачев, как человек вовсе незнакомый с географическим положением этих пунктов, имел в виду одну цель: увеличить свою толпу. Каргалинская слобода «имеющимся в ней дворовым числом» равнялась Оренбургу
[593], и, следовательно не воспользоваться приглашением столь значительного населения значило отказаться от увеличения своих сил по крайней мере пятьюстами человек. Близ Каргалинской слободы находился Сакмарский городок, населенный 250–300 яицких казаков, от содействия которых отказаться также было невозможно, потому что все это были люди наиболее надежные, лучший контингент толпы мятежников
[594].
Все это привело Пугачева в Сакмарский городок, но когда он занял его, то все-таки не заметил, что, кроме комплектования толпы, приобретались весьма важные выгоды. Мятежники овладели обоими берегами реки Сакмары и тем отрезали Оренбург от России, лишили его возможности снабдить себя продовольствием и тогда уже поставили город почти в блокадное положение. Из Сакмарска можно было следить за подкреплениями, идущими к Оренбургу, как с Самарской линии и московской дороги, так с Верхнеяицкой линии и из Сибири. Если бы Пугачев и его сообщники поняли важное стратегическое положение Сакмарского городка, то для обеспечения своего тыла оставили бы в нем часть своих сил и под прикрытием этого отряда могли свободно действовать под Оренбургом. Но двигатели мятежа поступили иначе: они забрали с собою из Каргалы и Сакмарска все население, способное носить оружие, и оставили в этих пунктах одних престарелых и детей
[595].
