– Вот вам указ от государя, – сказал он, передавая пакет Окутину, – прочтите его всем.
– У нас есть государыня, – отвечал Окутин, – а государя Петра Федоровича нет давно на свете.
Посланный, не ожидая ответа, ускакал обратно, а Окутин, не читая присланной ему бумаги, передал ее капитану Крылову
[537].
Казаки потребовали, чтоб указ был прочтен, но Окутин не исполнил требования, и тогда, по заранее условленному плану, казаки Яков Почиталин, Андрей Овчинников, Дмитрий Лысов, Фофанов и другие подняли шум и затем, в числе пятидесяти человек, ускакали в толпу мятежников. Многие из них пали пред самозванцем на колени, а Яков Почиталин подошел и поцеловал руку.
– Ты что за человек? – спросил его Пугачев.
– Я, батюшка, отец Иванушки-писаря, который при вашем величестве.
– Иван, это твой отец?
– Точно так.
– Ну, старик, коли хочешь мне служить верою и правдой, то садись на лошадь и ступай со мной.
Обратившись к Андрею Овчинникову и Дмитрию Лысову, самозванец спросил их, что думают о нем остальные казаки.
– Почти все желают служить тебе, – отвечали они, – но манифеста твоего не читали, хотя казаки сильно того просили.
Желая склонить на свою сторону остальных казаков и вместе с тем убедить при нем бывших в том, что он истинный государь, Пугачев отправил вторично своего посланного с требованием, чтобы прислали к нему Окутина для переговоров.
– Я его прежде жаловал, – говорил самозванец, – так надеюсь, что он меня узнает и уверит вас, что я истинный государь.
Окутин, конечно, не поехал к самозванцу, и лишь только увидел, что толпа мятежников двинулась к городу, он, не надеясь на свою команду, стал отступать на пехоту.
– Пропало теперь все Яицкое войско, – заметил Крылов оставшимся казакам.
Между тем прибежавшие казаки объявили Пугачеву, что на Наганском мосту приготовлены пушки и что им приказано открыть огонь.
– С голыми руками не сунешься на пушки, а у нас их нет, – отвечал на это самозванец. – Чем терять напрасно людей, пойдем теперь вверх, авось либо завтра одумаются и, когда подъедем, примут.
Повернув вверх по реке Наган, толпа намерена была перейти брод на противоположный берег, но Наумов для воспрепятствования переправы послал, под начальством старшины Витошнова, партию казаков во 100 человек, в числе коих был и Максим Шигаев, отправленный для увещания казаков, принявших сторону самозванца. Подпустив команду Витошнова к себе на довольно близкое расстояние, Пугачев сразу охватил ее со всех сторон. Бывшие в команде казаки войсковой стороны тотчас же безо всякого сопротивления присоединились к самозванцу, а незначительное число казаков старшинской руки было связано и приведено к Пугачеву, причем Овчинников, Давилин, Лысов и другие жаловались на приведенных и просили наказать их немедленно.
– Держите их до завтра под караулом, – отвечал Пугачев, – а завтра будет резолюция.
Мятежники переправились через реку и расположились на ночлег
[538].
Появление их в тылу высланного отряда, два случая передачи казаков на сторону Пугачева, невозможность поручиться за остальных и, наконец, опасение быть отрезанным от городка заставили секунд-майора Наумова отступить, причем он приказал уничтожить мост через реку Чаган. В Яицком городке партия войсковых казаков волновалась и настолько ясно выражала свое сочувствие, что Симонов принужден был объявить, что в случае малейшего замешательства он прикажет поджечь городок со всех сторон и поступит с ними, их женами и детьми, как с сущими злодеями. Казаки присмирели, но поодиночке пробирались в стан самозванца, силы которого быстро возрастали и, по показанию сообщников, достигли 700 человек
[539]. Цифра эта, конечно, увеличена вдвое, но она свидетельствует, что толпа мятежников возрастала настолько быстро, что главным сообщникам самозванца она казалась уже весьма значительной. По мере возрастания толпы увеличивалась и самоуверенность Пугачева, который, узнав, что в числе захваченных казаков послушной стороны находится старшина Витошнов
[540], бывавший несколько раз в Петербурге и видевший покойного императора Петра III, решился употребить тот же способ для убеждения толпы, какой он думал применить, вызывая к себе Окутина. Пугачев потребовал, чтобы привели к нему Витошнова.
– Знаешь ли ты меня? – спросил его самозванец.
Вопрос этот был равносилен тому: хочешь быть повешенным? и если нет, то признавай во мне государя.
– Видал еще маленьким, – отвечал Витошнов уклончиво.
Пугачев был доволен таким ответом.
– Вот спросите, он меня знает, – сказал самозванец, обращаясь к окружающим.
Ночь прошла спокойно, так как Симонов не мог выйти из городка, справедливо опасаясь, что непослушные казаки воспользуются случаем и не впустят его обратно.
Движение же с пехотным отрядом, не обеспеченным ни продовольствием, ни боевыми припасами, было бесцельно против конной толпы мятежников, положивших проводить «где день, где ночь, там и сутки прочь», и всегда имевших способы уклониться от боя. Совсем иное дело было бы, если бы Симонов мог опереться на казаков и употребить их для преследования Пугачева, но с пехотой нельзя было уничтожить шайки Пугачева, а можно было только отогнать от городка, т. е. сделать то, что самозванец сделал сам безо всякого боя. Наутро ближайшие сообщники Пугачева явились к самозванцу и возбудили вопрос о пленных казаках.
– Что, ваше величество, прикажете с ними делать?
– Надобно их уверить и привесть к присяге, – отвечал Пугачев.
– Мы им не верим, – говорили сподвижники самозванца и просили его избавить их от одиннадцати человек, взятых в плен.
– Мы знаем, – говорили Овчинников и Лысов, – кого можно простить и кого повесить; тут есть великие злодеи.
«Видя столь сильную их жалобу, – показывал Пугачев
[541], – и хотя [желая] их тем удовольствовать, чтоб они были усерднее, а другим, кои ему не хотят быть верными, подать страх», самозванец приказал повесить всех одиннадцать человек. Приказание было мгновенно исполнено, и «просители после тех повешенных разделили по себе бывшую на них одежду». Старшина Витошнов и племянник бывшего атамана, Григорий Бородин, были прощены.
