Солнце взошло.
И никаких полицейских, только убийца.
Я улыбаюсь Майме, я приберегла ей местечко рядом с собой, но она проходит мимо, не взглянув на меня, и садится на другом конце стола. Уплетает фири-фири, на меня по-прежнему не смотрит.
Все уставились в свои чашки, пустые или черные, странные зеркала. Жак Брель сегодня не явился, чтобы довести нас до слез, Танаэ недостало решимости сопроводить завтрак компакт-диском, как всегда по утрам. Только Оскар с Гастоном нарушают безмолвие своими нестерпимо жалобными «кукареку».
Я не сдаюсь, пытаюсь перехватить взгляд Маймы. Она старается выглядеть естественной, насколько это возможно для девочки-подростка в такой момент, после встречи со смертью, после того, как впервые пришлось столкнуться с чем-то тяжелым. Я знаю Майму. Ее глаза затуманены не только непривычной серьезностью, взрослым сочувствием к боли. Я различаю в ее взгляде еще и ярость, и страх.
Она боится меня.
Почему?
Завтрак быстро заканчивается. Никто не гонит Гастона с его пернатым гаремом, когда они влезают на небрежно протертый По и Моаной стол на террасе, чтобы прикончить кокосовые оладьи и склевать крошки бананового пудинга. Мы все встаем, каждый сам по себе, но никто не уходит далеко, за исключением Янна, который с телефоном в руке направляется по аллее к фаре Танаэ.
Все следят за всеми, будто в самом плохом фильме ужасов. Я чувствую себя в шкуре той, что умрет, как и все прочие невинные жертвы.
Однако больше всего я боюсь не за себя.
— Майма?
Она единственная продолжает сидеть за столом. Играет с ломтиками хлеба, кончиками пальцев скатывает шарики из мякиша. Сажусь рядом с ней, кладу руку ей на плечо.
Майма не сбрасывает мою руку, но дрожит, так дрожит, будто ее может парализовать от одного моего прикосновения.
— Майма… Если тебе что-то надо, поговорить, чем-то поделиться… я рядом.
Она не отвергает мою помощь, лишь замыкается в тяжелом молчании.
Мне это действует на нервы.
— Это Янн, этот жандарм что-то такое тебе наговорил? Велел никому не доверять? Даже мне? Особенно мне? Внушил тебе, что я преступница? Взял тебя в помощницы только для того, чтобы заставить в это поверить?
Я замечаю, что немного повысила голос. Танаэ оборачивается. Слышу, как другие разговаривают в зале Маэва, но мне их не видно. Майма не отвечает. Я ее знаю, я знаю, что она старается не расплакаться, — как будто я обманула ее доверие.
В чем дело? Все из-за этой истории с отпечатками пальцев, да? Но они же не могут быть моими.
Я окончательно перестаю понимать, что происходит на этом острове. Пьер-Ив и Мартина убиты, Фарейн исчезла. У меня уже не получается сложить вместе другие улики, все эти истории с татуировками, тики, рукописью, я всего лишь отмечаю, что Янн проводит много времени наедине с Маймой и что сегодня ночью он первым оказался на месте преступления, на старом кладбище Тейвитете, что он мог оставить там тело Пьер-Ива, перед тем избавившись от жены; Янн не образец супружеской верности, кому, как не мне, это знать, и что полицейские, которых он якобы вызвал, до сих пор не прибыли…
— Ты прямо прилипла к этому жандарму, — говорю я.
Майма впервые смотрит мне в глаза.
— Он — полицейский, а нам нужен полицейский.
— Я бы предпочла, чтобы полицейский был не один. И с другого острова, если ты понимаешь, о чем я. Я ему не доверяю.
— А тебе, значит, можно доверять?
Я не отвечаю, но этот выпад больно меня задевает. Элоиза проходит позади нас, она вышла из зала с бумагой и масляной пастелью, закрученные волосы придерживает черный карандаш. Слышала ли она?
Сглатываю и продолжаю тише, почти шепотом:
— У нас у всех есть секреты, Майма, у всех взрослых есть секреты.
Вспоминаю краденые часы в объятиях Пьер-Ива, думаю о своем постыдном долге перед Титиной, сколько секретов, которые я считала надежно спрятанными в моей океанской бутылке.
Майма повышает голос:
— У тебя побольше, чем у других, да?
— Возможно. Но это не делает меня убийцей.
Майма мне верит. Я знаю, что она мне верит. Она должна мне верить. Настоящий убийца бродит неподалеку, если Майма сосредоточит свои подозрения на мне, она станет его добычей, она не увидит, откуда придет настоящая опасность.
— Майма, я никого не убивала. Клянусь тебе. И я хочу тебя защитить.
И я это сделаю, Майма, клянусь тебе! Но мне надо действовать быстро, я должна подумать, пересмотреть все детали, все вопросы с самого начала, выстроить их по-другому, я должна понять, кто врет, кто притворяется, должна сорвать маску с этого затаившегося чудовища, которое одну за другой ворует наши жизни.
Майма встает, идет в зал, где По и Моана включили телевизор, приглушив звук, настроили на музыкальный канал, слушают корейский поп. Замедляет шаг перед черной доской.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Чтобы у меня было самое меньшее семь детей, двадцать внуков, пятьдесят правнуков, сто прапраправнуков…
И познакомиться хотя бы с одним из этих ста.
Я догадываюсь, что сейчас она кинется в объятия жандарма. Мне кажется, он сделал ее своим орудием. С какой целью? Не им ли запрограммировано все, что происходит с тех пор, как мы прилетели на Хива-Оа? Или он, как и я, лишь жертва и старается выпутаться из этой паутины? Я ограничиваюсь тем, что повторяю, на этот раз громче:
— Майма, я хочу тебя защитить!
Она даже не останавливается, только оборачивается и бросает мне на ходу:
— Отстань. Ты мне не мама!
Янн
— Серван Астин?
— …
— Это Янн Моро, муж Фарейн Мёрсен, одной из участниц литературной мастерской на Хива-Оа.
— А, жандарм? Сейчас, минутку.
Янн слышит голоса у нее за спиной. В метрополии сейчас семь часов вечера, он, наверное, побеспокоил Серван посреди какого-нибудь парижского коктейля. Посторонние звуки мало-помалу стихают. Он останавливается перед фаре Танаэ, достаточно далеко от террасы, чтобы никто не услышал разговора.
— Крюшо? Вы здесь? Извините, я сейчас в такой жопе мира — даже хуже, чем вы. Она называется Уш. Я в поезде, между Буле и Пишотьером. И я вам не вру, здесь в самом деле такие станции! Еду предложить контракт одному маленькому гению, его рукопись получила высшие оценки у всего нашего совета, и надо успеть, пока его не захапали другие издательства. Вот только лучше бы ему преподавать в лицее Генриха IV и жить где-нибудь между Сорбонной и Люксембургским садом, этому новому литературному Мбаппе
[27], зачем же талантливому человеку работать почтальоном в Маньи-ле-Дезер.
