Петли, крутые спуски и подъемы, у обочины стоят несколько бульдозеров, можно надеяться, что дорогу, метр за метром, когда-нибудь заасфальтируют. Мы едем мимо кокосовых рощ, изредка попадаются одинокие дома, рядом с каждым сушилка для копры, белого золота Хива-Оа. Элоиза фотографирует большие деревянные террасы, на которых сушится белая мякоть кокосовых орехов, потом она отправится на парфюмерные фабрики Таити, чтобы, соединившись с цветами тиаре, превратиться в священное масло — монои.
— Нам сюда, и никаких мятежей на «Баунти», — тонко замечает Мари-Амбр.
Кокосовые, банановые и грейпфрутовые рощи длинными, исполинскими зелеными языками дотягиваются до самых пляжей. Деревья стоят навытяжку, будто войска, готовые к схватке с вражеским десантом. Если первые ряды упадут, им на смену встанут остальные.
Я вижу первый пляж. Мотуа. Первая деревня. На этот раз красота открывшейся картины гонит все прочие мысли. Три пироги, два гамака, подвешенные между кокосовыми пальмами, качели и четверо бегающих вокруг детей. У меня странное чувство, будто я вошла в чей-то дом. Подстриженная зеленая лужайка, каменные стенки высотой по колено, и повсюду обилие цветов. Гибискус дождем льется со свода плюмерий. Здесь каждая деревня — это сад. Островитяне за ними ухаживают и гордятся ими. То, что внутри лачуг, не имеет значения, там только спят. Главное — то, что снаружи.
Мы уже выезжаем из деревни. Снова чередуются головокружительные спуски, резкие подъемы и виды на недоступные бухты. Краски в пополуденном сиянии великолепны. За поворотом узкого уступа нам преграждает путь стадо диких коз. Янн сбрасывает скорость, показывает пальцем вниз — под карнизом лежащее на кромке пляжа ожерелье из домов в пальмовом ларце.
— Пуамау!
Еще несколько километров — и он останавливается у маленькой белой церкви. Мари-Амбр первой выскакивает из машины.
— Пуамау, — повторяет миллионерша. — Считается, что это самое красивое место на острове.
И на мгновение умолкает, чтобы полюбоваться проглядывающим между стволами длинным пустым пляжем. Вдалеке остров-черепаха Фату-Хуку высовывает голову из панциря. Слышен детский смех. Мари-Амбр поворачивается к Элоизе:
— Знаешь, после смерти Гогена его вдова вернулась сюда жить. Ей было четырнадцать лет, и она носила его ребенка. Все ее потомки живут здесь. В деревне, наверное, полным-полно детишек, в чьих жилах течет кровь гения.
Взгляд Мари-Амбр останавливается на детской площадке с ржавой горкой и шиной, подвешенной к ветке баньяна.
— Маленькие гении, — продолжает она, — живущие в часе езды от ближайшей бакалейной лавки. Прибавь к этому четыре часа самолетом до Таити и еще двадцать четыре до Парижа — и ты поймешь, что они точно никогда не увидят ни кисточки, ни очереди в музей и тем более ни одной картины своего предка.
Элоиза не отвечает. Мы все уже вылезли из машины. Мари-Амбр с бутылкой пива в руке алчно смотрит на пляж, а я поворачиваюсь в другую сторону, к долине. Про бухту Пуамау во всех путеводителях для туристов пишут, что там находится Ипона, один из самых крупных археологических объектов Тихого океана. Ипона перед нами, в двух шагах.
Я иду туда. Щиты со сложными пояснениями натыканы плотно, место волшебное, тики пугающие, хотя не до такой степени, как пять статуй вокруг «Опасного солнца». Мы, все впятером, долго бродим по полностью восстановленному меаэ. Я пропитываюсь историей этого места, веками обрядов с пением и танцами по случаю казней и рождений, обряды совершали тахуа, жрецы или жрицы, имевшие право распоряжаться жизнью и смертью. Может, у того, кто убил Мартину, была эта мана? Мана тахуа?
Камни внушительно безмолвствуют. Я останавливаюсь рядом со странным тики, изображающим лежащую женщину с вытаращенными глазами, она рожает, потом у подножия красного тики, исполина высотой два метра шестьдесят, самого большого в Полинезии. От него исходит древняя, животная сила. Может, я тоже начинаю ощущать ману? Моя мана…
— Э-эй!
Магия разом испаряется.
— Эй! — снова кричит Амбр, забравшись на стенку из резных камней. — Мы же не будем здесь весь день торчать! Я уже набралась впечатлений среди каннибалов, сеанс окончен. Ну-ка, живее, все в воду! Я хочу пить и есть, но прежде всего — сбросить одежду!
Она бежит к расставленным вдоль берега столам для пикника. Заходящее солнце превращает кокосовые пальмы в черные тени. Белые волны кусают пустынный пляж, будто зубы, требующие своей доли ног, рук и животов. Если до самого пляжа пена дотягивается лишь робкими расплывчатыми языками, то в нескольких метрах от них, в открытом море, она сбивается в острые клыки.
Мари-Амбр оборачивается, оценивает нашу решимость и читает в наших глазах, что место, при всей его красоте, кажется нам немного опасным.
— Ну давайте, — уговаривает Амбр, — стоило ехать час, чтобы теперь струсить.
Она ставит на деревянный стол литровую бутылку рома «Ноа-Ноа» и для храбрости наливает себе четверть стакана. Янн босиком идет по песку, широко расставляя ноги, и смотрит в океан.
— Не бойтесь, — прибавляет Амбр, глядя на черную тень жандарма. — Мы взяли с собой спасателя. Идем, девочки!
Допив ром, она стаскивает через голову и бросает на песок майку Levi’s. Следом летит юбка, и Амбр остается в бикини. На Маркизских островах она кажется худышкой, а для Европы полновата — слишком полные груди, бедра, зад. Сочная блондинка с деньгами свое дело знает и умеет себя подать. Отпив еще глоток рома, на этот раз прямо из горлышка, она скидывает лифчик.
— Пошли! — снова зовет она и входит в воду.
Из нашей троицы ей удается уговорить одну лишь Элоизу.
Та раздевается куда более робко, складывает одежду на песке и остается в маленьком купальнике с верхом в виде перекрученной ленты.
— Вау, — без всякой видимой зависти говорит Мари-Амбр, — у тебя отличная фигура, Гогеночка!
Элоиза краснеет. Должна признать, и на этот раз с завистью, что она очень хороша. Тонкая талия, круглая попка, прелестные грудки. Элоиза проходит мимо Янна, который, не покидая своего наблюдательного поста, провожает ее глазами до тех пор, пока она не скрывается в волнах.
Перед тем как на ночь задернуть картину черной завесой, солнце насыщает краски бухты. Изумрудные пальмы, сапфировый океан…
— Ну что же вы! — выныривает Амбр, белогрудая и меднокожая. — Клем! Фарейн! Хватит умничать, идите сюда!
Я осознаю, что мы обе так и остались стоять перед щитом с пояснениями. Обмениваемся понимающими взглядами — несколько коротких мгновений солидарности интеллектуалок, — но что правда, то правда, мы уже прочитали все, что там написано, лично я — дважды, по-французски и по-английски. Не вижу другого выбора, кроме как уступить.
Я раздеваюсь. Мои рубашка, шорты и ожерелье из красных зерен ложатся кучкой рядом с одеждой Элоизы и Мари-Амбр.
Они меня поторапливают, разглядывают, оценивают… Приговор обжалованию не подлежит, я не вижу в их глазах ни малейшей зависти. Стервы! Ну и пусть! Бегу к воде, я тысячу лет не купалась в море. И первые же волны смывают последние мои опасения.
