— Представляешь, — говорит Мануари, — мореплаватели считали, что около 1800 года, когда они открыли архипелаг, на Маркизских островах было сто тысяч жителей. Каждая из долин была населена сотнями жрецов, воинов, крестьян, ваятелей, танцовщиков, у каждого племени было свое меаэ, у каждой семьи — паэпаэ. Столетие спустя на архипелаге насчитывалось всего две тысячи человек…
Татуировщик продолжает свои объяснения с такой страстью, как будто я подставляю ему микрофон телеканала, который смотрят во всем мире.
— Понимаешь? После сотни лет колонизации уцелели всего два процента населения, теснящиеся в немногих деревнях на берегу. Что это, если не геноцид! Маркизская цивилизация просто-напросто едва не погибла… Это началось с появления первых чужестранцев, с массового разграбления двух величайших сокровищ Маркизских островов, китов и сандалового дерева, и с чудовищного истребления местных племен. Затем распространились до тех пор неизвестные болезни — туберкулез, проказа, оспа, сифилис… Но главное — с появлением французских чиновников и священников островитяне утратили всякий смысл жизни. Им запретили петь, танцевать, говорить на родном языке, носить ожерелья из плодов, купаться нагишом в реках, натирать тело кокосом, шафраном или другими ароматными веществами и покрывать его татуировками, почитать умерших… Ни в одной другой французской колонии правительство и духовенство не зашли так далеко, стремясь уничтожить цивилизацию. И не какую-нибудь, а самую древнюю из всех полинезийских цивилизаций, одну из самых богатых в мире, ту, от которой пошло население Новой Зеландии, Гавайских островов и острова Пасхи, Самоа, ту, которая придумала татуировки, хаку, пирогу…
Мне становится жаль Мануари. Мой безмолвный татуировщик превратился в восторженного гида и вот-вот выдохнется, поэтому я перестаю записывать и, пока он переводит дыхание, вклиниваюсь в паузу:
— Вау! Да вы тут изобрели все! И даже доску для серфинга? И бикини?
Тут он начинает хохотать, и я понимаю, что совершенно перестала бояться. А вдруг это ловушка? Мануари кладет руку на камень и надолго задерживает, чтобы мана в него вошла.
— Только в восьмидесятых годах началось наше возрождение, население стало расти, мы снова стали петь, танцевать, говорить по-маркизски, делать татуировки, устраивать фестивали, принимать туристов. Сейчас на Маркизских островах десять тысяч жителей, две тысячи из них — на Хива-Оа, и это все еще в десять раз меньше, чем было до прибытия европейцев. От того острова, который они открыли, не осталось ничего. Все вернулось в первозданное состояние… Места тапю, священные камни, на каждой горе, в каждой долине. Будто зарытая ценная руда. Забытый источник, такой же мощный, как Эйва на планете Пандора, это чтобы дать тебе представление о силе маны. Энергия в чистом виде! Туристам и сотой доли не показывают, ты сможешь рассказать об этом в своей книге. Посмотри, на чем ты сидишь.
Я вскакиваю как ужаленная.
Мануари показывает мне впадинки на замшелом камне. Присмотревшись, различаю вырезанную на нем птицу.
— Петроглиф! На острове их тысячи, надо только уметь искать…
Петроглифы. Татуированные камни! Отличный переход. Я осторожно закидываю удочку:
— А это правда, что татуировки придумали на Маркизских островах?
Мой пылкий гид улыбается во все свои безупречные зубы.
— Думаю, доисторические люди делали себе татуировки задолго до нас, в эпоху неолита. Но мы, островитяне, придумали слово. Тату. И нигде больше не найти было таких утонченных рисунков. До тех пор, пока всякие татуировки не запретили, в 1860-м — и по 1970-й! Все традиционные мотивы могли быть утрачены навсегда с уходом последних татуированных предков. В течение столетия думали, что так и случилось, пока не нашли странную книгу «Жители Маркизских островов и их искусство», написанную немцем по имени Карл фон ден Штайнен, который описал, зарисовал и сфотографировал во время своего пребывания на островах в 1897 году сотни символов со всех островов и из всех долин. Продолжение истории тебе известно, мода на маркизские татуировки стремительно распространилась в девяностые. Сегодня маркизские мотивы — самые известные в мире татуировки и служат логотипами повсюду на планете.
— Danke schön, Herr Steinen!
[21]
Не самая удачная попытка пошутить…
Мануари смотрит на меня так, будто я спятила.
— Не думаю. Может быть, лучше бы все ушло с последними предками. Татуировки не опознавательный знак для городских рэперов, не рисунок для майки троеборца или доски для серфинга, не логотип для кроссовок. Татуировка — это сакральный, сексуальный акт, всесторонний социальный ритуал. Татуировка — это мана! Вот что я предлагаю в своем кабинете — опыт, а не напоминание об отпуске.
Мануари наконец умолкает и снова принимается рассматривать мои голые ляжки, голые руки, мою шею, мои щеки… Я не различаю в его взгляде ни малейшего влечения к моей гипотетической женственности, он разглядывает меня как обычный кусок нетронутой плоти, на которой можно рисовать.
— Тебе этого хочется?
Послушай, доктор Хаус, мне казалось, твоя лавочка сегодня закрыта? И еще я припоминаю, что правительство запретило татуировки, потому что это было связано с человеческими жертвоприношениями… Я незаметно смотрю на часы — почти полдень, мне надо вернуться в пансион к обеду, иначе Янн до конца недели будет держать меня там взаперти. Впрочем, может быть, полицейские с Папеэте уже добрались. А жаль, я охотно углубилась бы в беседу с татуировщиком, разделив с ним попои, но мне надо бежать. И я с глупой улыбкой отвечаю:
— Почему бы и нет, мне очень нравится этот символ, Эната.
Мануари заводится с пол-оборота.
— Сам по себе он ничего не означает. Татуировка — это рассказ, алфавит, все равно что китайские иероглифы. Эната — всего-навсего одна буква, одна нота, он имеет смысл лишь в соединении с тем, что его сопровождает, и в зависимости от того, где и как он размещен.
— Мне бы хотелось перевернутого, — уточняю я.
Горящий взгляд словоохотливого гида тут же скрывается за маской сдержанной ярости. Маска охотника. Недостает только копья и болтающегося на груди ожерелья из кабаньих зубов.
Он прекрасен и вместе с тем ужасен.
Что я такого сказала?
— Не знаю, стоит ли. У перевернутого Энаты есть определенное значение. Он… Он обозначает… врага.
Врага.
Какого врага?
Мне это ничего не дает. Каким образом жертвы этого Метани Куаки, насильника из пятнадцатого округа, могли оказаться врагами человека, который напал на них и задушил? Я уверена, что есть что-то еще, другое значение. Значение, о котором догадался Пьер-Ив, разбрасывающий свои камешки, будто зловещий Мальчик-с-пальчик.
Без пяти двенадцать.
Ничего не поделаешь, я хочу, чтобы он признался, а времени на тонкие намеки у меня не остается.
