— Ну, раз-два-три.
Мы одновременно наклонились и стали разглядывать рисунок черных завитков. Очень похожий на маркизские татуировки. Мы долго его изучали, сверяя с каждым листком, хотя результат был совершенно ясен с первого взгляда.
— Это не она, — признал Янн. — Твоя мать не из тех, кто откажется выпить, но сегодня ночью с Мартиной выпивала не она.
Он что, рассчитывал, что я оценю его солдафонский юмор? Я довольно резко ответила:
— Твоя очередь. У тебя ведь есть какая-то личная вещь твоей жены?
Янн, похоже, был удивлен моим натиском.
— Мм… Нет… Ничего нет.
— Так принеси что-нибудь, твое бунгало рядом!
Мой капитан прислонился к стене и ни с места. Похоже, груз, обрушившийся на него, когда я впервые заговорила про его жену, снова его придавил. Он посмотрел на часы, как будто ждал от них помощи.
— Я это сделаю, как только…
Я подошла к нему. Мне стало немного неловко от того, что он так разволновался.
— Да ладно, капитан, торопиться некуда. Ты же знаешь, это просто для верности. Я не думаю, что майор полиции способен заколоть иглами для татуировки бельгийскую старушку-блогершу.
Ухватив жандарма за запястье, я посмотрела, который час.
— Полдень, скоро рог протрубит! Слушай, у меня есть отличный план. За обедом, когда станут убирать со стола, я утащу у каждой из постоялиц ложку, вилку или нож. И готово — мы нашли убийцу! Могу еще, если хочешь, пробраться в разные бунгало. В крыше между листьями пандануса и балками есть дырка, в которую можно пролезть, мне По с Моаной показали.
Янн взял меня за руку и более серьезным тоном произнес:
— Майма, это не игра. Кто-то убил Мартину. Кто-то, кто ест вместе с нами, спит рядом с нами, кто-то, с кем мы разговариваем.
Я вывернулась. В прошлой жизни я была угрем.
Прочитала надпись на розовой бумажке, приклеенной к стене справа от кровати.
А потом он исчезает, растворившись на лестнице
А она все стоит, с распятым сердцем и раскрытым ртом
Ни крика, ни слова
Она узнала свою смерть
Она только что с ней повстречалась
И невольно вздрогнула. Меня трогало это помешательство Титины на песнях Жака Бреля, желание жить среди слов о любви, о ее возлюбленном. Чтобы не заплакать, я обернулась к Янну. Я решила играть в открытую.
— Капитан, могу я тебе сделать одно признание?
— …
— Теперь моя очередь с тобой поделиться. Только что я вытянула это из По и Моаны.
— Ну и?..
— И они оказались умнее, чем можно подумать. Они все мне рассказали. (Не могла не потомить его лишние полсекунды.) Я знаю, что означает Эната, вытатуированный вниз головой.
Моя бутылка в океане
Глава 12
Я неподвижно стою на базальтовой плите. Это жертвенный камень, на нем опускаются на колени, а голову наклоняют над соседним камнем — плахой. Камень, напоенный кровью сотен обезглавленных здесь островитян, все еще сохраняет розовый цвет. Может, красные зернышки, которые я ношу на шее, выросли на земле, пропитанной этой кровью?
Татуировщик неподвижно стоит рядом со мной. Он почти на голову выше меня. Кажется, будто ветви гигантского столетнего баньяна стараются обвиться вокруг его рук и шеи, чтобы помешать ему совершить безрассудный поступок.
Природа отвоевала это меаэ, снова сделала его священным и тайным местом. Вокруг безлюдно, как будто лианы баньяна просто расступились, чтобы нас пропустить, и снова сомкнулись. Я дрожу, приросла к земле, не смею сделать лишний шаг в этом запретном пространстве, принадлежащем тупапау, маркизским призракам. Я знаю, что женщинам нельзя было сюда приходить, а тех, что осмеливались осквернить меаэ, карали смертью.
Это было много лет назад, с тех пор целый век прошел. Успокаивая себя, мысленно подсчитываю. Прадед татуировщика, может, и принес в жертву богам кровь нескольких женщин и нескольких младенцев, но правнука эта наследственность уже не касается. А если говорить о женственности, то я не ношу ни платья в цветочек, как Элоиза, ни обтягивающие топы и юбки, как Мари-Амбр. Меня, в моей одежде следовательницы-исследовательницы, в шортах и рубашке, можно было бы даже принять за парня!
Ноги у меня подергиваются, как листья кокосовой пальмы, когда их треплют пассаты, но, если честно, боюсь я уже чуть меньше, чем несколько минут назад, когда татуировщик — его зовут Мануари — закрыл свою лавочку, двери и окна, и втолкнул меня в соседнюю комнату.
— Иди за мной, — в конце концов произнес он, — у меня есть время с тобой прогуляться и ответить на твои вопросы. Мне сегодня пришлось отменить всю работу, какой-то недоумок вчера украл у меня половину иголок. Это мог быть кто угодно. Обычно я ничего здесь не закрываю.
Кража? Вчера? Так, значит, убийца Мартины взял иглы в этой лавочке?
Мануари вывел меня через дверь, которая выходила прямо на дорогу к старому кладбищу Тейвитете, и пошел впереди, не тратя лишних слов. А я его убалтывала — мол, я писательница, пишу путевые заметки, Новая Зеландия, Исландия, Сомали, все места, в которых я никогда не бывала…
— Все эти места, — уверенно вещала я, — похожи на Маркизские острова. Они одновременно прекрасны и ужасны, соединение рая и ада. Понимаете, Мануари, смерть, о которой говорят, как о фруктах, море, куда смотрят, как в колодец, нет зимы, но и не лето, понимаете, о чем я?
Опасное солнце, короче говоря.
— Понимаю, — пробормотал наконец Мануари.
Еще бы! Да он сам, его белые зубы, фигура пляжного волейболиста и мана духом крепче целого литра лосьона после бритья — абсолютное воплощение этого прекрасного и ужасного пейзажа.
Мы не прошли и тридцати метров по дороге к старому кладбищу, как он предложил мне с нее свернуть. Прямо в лес. Сначала мы прошли мимо большеголового тики-циклопа. Статуя, предположительное воплощение мудрости, посмотрела на меня своим единственным глазом, но я не успела ощутить, как мана ума подстегивает мои мозги. Мануари знаком велел мне идти дальше.
То в полный рост, то согнувшись мы добрались до меаэ. Ступив на выложенную плитами террасу, татуировщик вдруг сделался разговорчивым, как будто на него снизошла мана красноречия.
— На Маркизских островах ты не найдешь ни одного камня, которого какой-нибудь предок не покрыл бы резьбой, который не обозначал бы прежнюю границу места тапю, который не был бы принесен с гор, чтобы оградить паэпаэ — священные плиты, на них возводили всякое жилище. Их принимают за простые камни, ступают по ним или огибают их, но у каждого есть история.
Не слишком ему поверив, я сажусь на круглый, обросший мхом камень. Усердно записываю, как делала бы писательница, специалистка по путевым заметкам, за которую я себя выдаю. Вот потому он так серьезно, с цифрами, мне все это выкладывает. Впрочем, не так уж я ему и соврала, я ведь действительно пишу книгу, и все эти подробности найдут себе место в моей бутылке для океана.
