Иностранец . Вчера я был в соборе и видел толпы молящихся. Зрелище трогательное и удивительное.
Щеголь . И здесь я должен вернуть комплимент. Как зрелище – католицизм эффектнее. Ваше богослужение чем-то сродни театру, и в том его сила. Право, религия не должна быть аскетическою хоть внешне. Поистине, нет ничего страшней, когда аскеты присвоят Бога и становятся его наместниками. Вспомните, например, Кальвина. Его бескорыстное благочестие не сделало его добрее святых инквизиторов. Он казнил еще исступленней, но с полным отсутствием того изящества и вкуса, которым отмечено аутодафе.
Иностранец (несколько обескураженно) . Это… очень забавная мысль…
Щеголь . Не правда ли?
Иностранец . Ее величество!
Выход Екатерины. Поручик Мартынов внимательно оглядывает склонившихся гостей. На первый план выдвигается Дашкова. Екатерина отвечает на ее глубокий поклон легким кивком.
Екатерина (иностранцу) . Рада видеть вас, шевалье. Заметно, что господин Фонвизин вами всецело завладел.
Щеголь кланяется с неопределенной улыбкой.
Иностранец . Ваше величество, беседа с писателем всегда поучительна.
Екатерина . Ваша правда. (Дашковой.) Здравствуйте, Екатерина Романовна. Будь поблизости. Денис Иваныч, пройдемте-ка, сударь мой, вот сюда, здесь нам никто мешать не станет.
Проходит в левую комнату. Щеголеватый господин – Денис Иванович Фонвизин – следует за нею. В глубине, в готовности мерцает Мартынов.
Здоровы ли вы, Денис Иваныч?
Фонвизин . Благодарю вас, ваше величество.
Екатерина . Редкий вы стали гость. А впрочем, вы ведь женились. Я вас поздравляю.
Фонвизин . Ваше величество, я передам о том жене. Она будет счастлива.
Екатерина . Вы-то сами счастливы в браке?
Фонвизин . Совершенно, ваше величество. Жена моя – ангел и верный друг.
Екатерина . Как зовут ее?
Фонвизин . Екатериной, и это одно из ее достоинств.
Екатерина . Я ей желаю много терпенья. Трудно быть женою писателя, да еще такого, как вы.
Фонвизин . Ваше величество, я уж заметил, что вы заблуждаетесь на мой счет. Нет человека меня вернее.
Екатерина . Согласна. Никита Иваныч Панин может по совести это сказать.
Фонвизин . Ваше величество, что ж тут худого? Любить благодетеля – признак чести.
Екатерина . И добродетелям есть границы. Честь – свойство славное, да опасное. Чести ради можно забыть присягу. Боюсь, вы слишком верный друг, чтобы быть таковым же подданным.
Фонвизин . Граф Панин преданный ваш слуга.
Екатерина . Он может быть слугою державы, но, думаю, более ничьим. Я высоко его ценю, но хорошо его постигла.
Фонвизин . Ваше величество, граф Панин способствовал вашему воцарению.
Екатерина . Ваша правда, он не любил покойного государя. А знаете, что было причиной? Петр Федорович имел громкий голос и сильно командовал. Панину всякая власть несносна, не исключая и царской власти.
Фонвизин . Горько мне видеть, ваше величество, что вы не остались равнодушны к злонамеренному навету.
Екатерина . Полно. Граф Никита Иваныч пребывает все в той же должности… А что от наследника стал подале, так это им обоим на пользу. Я ведь знаю, его мечта была устроить в России регентство. Будто мало было примеров, сколь власть тогда жалка и слаба. Россия, как вы, наверно, уж поняли, слабой власти не признает.
Фонвизин . Ваше величество, представьте себе честного, чувствующего человека, видящего кругом себя пустую казну, в судах лихоимство, торговлю, придавленную монополией, бесчинство невежд над себе подобными, попирающих все законы. Он хочет действовать и узнает, что деятельность почти измена.
Екатерина . Лестно узнать, что на всю страну один есть деятельный сановник!
Фонвизин . Ваше величество, я лишь сказал, что вы и сами давно сознали: держава требует врачевания.
Екатерина . Неужто ж не ясно, что перейти к устройству державного благоденствия можно, лишь укрепив государство, защитивши целость границ и спокойствие наших окраин? Не я ль обнародовала Наказ? Не я ли теперь занята учрежденьем наших губерний? Но это, как видно, могут понять средь вас лишь те, кто ждать умеют!
Фонвизин . Ваше величество! Помилуйте, есть ли средь ваших подданных такие, кто не привычен ждать?
Екатерина . Право же, худо мне жить приходит. Вот уж и господин Фонвизин также хочет учить меня царствовать.
Фонвизин . Бог свидетель, я не способен учить и более легкой науке. Я умею лишь примечать.
Екатерина . А приметили ль вы и то, что писатели, сударь мой, – престранные люди? В особенности наши, российские. Признайтесь, что они очень походят на свое же простонародье, которое от ласки бунтует, но, встретя мощь, становится кротким. Не таковы ли и наши умники? Еще лишь в царствование моей тетушки рады были, когда языков им не рвали. Теперь у них языки целы, они и несут все, что им вздумается. Вот и поощряй просвещенье! Коли былое давно забыто, то неужто так трудно вспомнить, кто спас вас, ученые господа, от разбойника Пугачева? Право же, господин Вольтер лучше воспитан и лучше видит, сколько дано России благ.
Фонвизин . Ваше величество… такова Европа. Там вольнодумцы ведут себя, как маркизы, а маркизы – все вольнодумцы. Куды нам до них! Но сейчас перед вами самый примерный из ваших подданных и самый смирный из россиян. Спросите обо мне хоть кого, всяк скажет, что не обижу и мухи.
Екатерина . К мухам, может, вы и добры, к нам, бедным, зато не в пример суровы. Видно, ваш дар такого рода – и рады бы не грешить, а грешите.
Фонвизин . Ваше величество, я присмотрюсь, и коли он взял надо мной много воли, я покажу ему, кто из нас главный.
Екатерина . Я также балуюсь литературой, да очень посредственно пишу – так мне и не жалко терять время на государственные дела. Оставьте их мне, любезный друг. Автору «Бригадира» глупо вязаться с журнальной суетой. Пусть всякие трутни без вас жужжат, а живописцы без вас малюют.
Пауза.
Денис Иваныч, вам тридцать лет. Это вместе и младость и зрелость. Уже и разум окреп, и силы еще довольно, чтобы свершить. Сейчас у вас тот счастливый миг, когда ваше будущее вполне от вас зависит.
Фонвизин . Ваше величество! Еще бы мне вашей благосклонности, и я бы вознесся как Ганимед.
Екатерина . Умейте ж мою благосклонность ценить…
Короткая пауза.
