Сидониу бледнеет, разом припомнив все мифы об опасном и непредсказуемом континенте.
— Только органы у нас и остались, — повторяет Бартоломеу.
— Вы думаете, меня могут принять за торговца органами?
Старик не отвечает. Врач решает уйти, но отчего-то медлит. Затворив за собой дверь, он стоит, прислонившись к стене, в коридоре. Прислушивается к глухому кашлю больного. Закрывает глаза и чувствует, как что-то касается его лица. В ужасе машет руками, опрокидывает цветочный горшок, тот разбивается, по полу рассыпается земля. Врач хватает засохший декоративный папоротник, отряхивает корни и несет его, сам не зная зачем, прочь из дому.
— Что вы делаете, доктор? — удивленно вопрошает Мунда.
— Растение погибло, дона Мунда. Мертвецам в доме не место.
— Это Деолиндин цветок.
— Я знаю, она писала о нем в письме.
— Папоротник не от темноты засох, а от тоски по Деолинде.
Опуская пожелтевшие листья на холодный камень двора, португалец думает о том, что ни разу в жизни не посадил и не посеял ни одного растения. Возможно, он единственный взрослый в поселке, кто не испытал подобной связи с землей. И это куда важней, чем какая-то там раса.
— Я в жизни ничего не посеял.
— Посеете еще.
— Что же я посею?
— Не «что», а «кого». Вы Барту посеете.
Мунда объясняет: все мы в конечном счете сеятели костей. Городские, деревенские, белые, черные: все мы сеем тех же мертвецов в ту же землю.
Потом хозяйка протягивает руку, чтобы забрать у португальца папоротник. Но пальцы врача никак не разжимаются, и Мунде едва удается освободить растение.
— Что случилось, доктор?
— Я все думаю о Деолинде. Правда, что ее изнасиловали?
— Есть вещи, о которых я не в силах помнить.
— Значит, правда.
Она снимает с корня комок песка и яростно растирает песчинки между пальцами.
— Даже корень засох, — говорит и отбрасывает поблекшее растение куда-то в сторону. Сметает землю в угол двора. Спрашивает, не переставая мести:
— Вы только о Деолинде хотите знать? Обо мне не хотите?
Смысл вопроса не доходит до Сидониу. Метла нервно шаркает по камню, как ногтями скребет землю.
— Вы как-то сказали, что я красивая.
— Сказал и готов повторить.
— Я была красивая, пока было чему радоваться. Но вот вы врач, а не заметили, что больной в этом доме — не один.
— Вы никогда не жаловались.
— Хороший врач чует боль еще до того, как больной ее почувствует.
— Что же с вами?
— Посмотрите. Иногда у меня так жмет вот здесь, между грудей. Видите, сегодня я даже лифчик не надела.
Врач то ли растерянно взволнован, то ли взволнованно растерян. Он поднимает руку, чтобы помешать ей и дальше расстегивать блузку. Женщина смотрит на него зло и решительно:
— Вот я спрашиваю себя, доктор, неужели вы не задавали себе вопроса: чем занималась молодая, красивая женщина, ожидая мужа годами, когда каждый год за сто?
— Не знаю, дона Мунда. И чем же эта женщина занималась?
Мунда осуждающе качает головой. Доктор наверняка задавал себе вопрос, и чем это занимался Бартоломеу в своих странствиях по миру. С завистью воображал себе его любовные похождения: в каждом порту привет-прощай.
— Но ведь и у меня, если, конечно, вы обратили внимание, есть тело.
— Обратил, — с трудом выдавливает он.
— Женщины не ждут так терпеливо, как вы, мужчины, воображаете.
— И с кем же вы «не ждали», дона Мунда?
— Вы не поверите.
— А вы скажите.
— Не могу.
— Теперь придется.
— Тогда признаюсь: я изменяла Бартоломеу со своим злейшим врагом.
— И кто же это?
— Алфреду Уважайму.
— С Уважайму?
— Тогда его так не распирало от важности, как сейчас. Он был совсем другим.
— И когда же вы перестали встречаться?
— Когда он в самом разгаре любви вдруг назвал ее имя.
— Чье?
— Деолинды.
— Простите, не верю. Вы же говорили, что это было с вашим мужем.
— Вы ошиблись.
— Нет, вы говорили. Вы утверждали, что ваш муж в самый интимный момент, как будто во сне, проговорился о Деолинде…
— Я никогда этого не говорила.
— Говорили. Вы говорили, что перестали спать с ним, после того как у него вырвалось ее имя.
— Я не о Бартоломеу говорила. Я говорила об Уважайму. Это он назвал имя Деолинды.
Дело было так: Мунда и Уважайму тайно встречались до того рокового дня, когда она внезапно прозрела и поняла, что спит с любовником своей дочери. И именно тогда она смогла осознать, насколько погрязла во лжи. Но вместо того чтобы винить Уважайму, она обрушила свой гнев на мужа. Ей казалось, что именно Бартоломеу заслуживает наказания.
— С тех пор я перестала спать с ним.
Врач уходит. Теперь он убежден, что вокруг него давно уже плетется густая паутина лжи. Как бы Мунда ни клялась, что все это правда, слишком уж замысловата интрига при столь малом количестве персонажей.
— Вы смотрите на Мглу, и вам кажется, что здесь полно народу. Но нас, мулатов и ассимилированных негров, по пальцам можно пересчитать.
Их так мало, у них общие, часто постыдные, тайны, общая неприкаянность и сиротство. Культура, которая их взрастила, осталась далеко, в другом времени, в другой вселенной. Ложь — единственное лекарство от одиночества и покинутости. Как говорит Мунда, только смертный грех может излечить от недуга жизни.
Глава шестнадцатая
Медпункт. Сидониу Роза моет руки, уставившись в пространство, не замечая переполоха, царящего за окном. Он только что оказал первую помощь Администратору Уважайму. Менее часа назад глава администрации был доставлен в медпункт в критическом состоянии. Вначале Сидониу опасался, что это очередной случай менингита. Потом пересмотрел диагноз: судя по симптомам (обильное слюнотечение, тошнота, неконтролируемое потоотделение), чиновник съел какую-то отраву.
— Поезжайте кто-нибудь рядом с ним, придерживайте его на ухабах.
Уважайму лежит без чувств на заднем сидении микроавтобуса, на котором ему предстоит отправиться в город, в больницу; его до сих пор время от времени сотрясают конвульсии, глаза вылезают из орбит. Ирония судьбы: человек, который не хотел потеть, обливается потом.
— Он выживет, доктор?
