– Откуда вы это знаете? – засердился генерал. – Вы что, видели, как войсковой старшина совершает убийство?
– Нет. Но после того, как Гай-Гаевский вчера при мне сказал, что это племянник убедил его назначить Черепова вместо Козловского, я сопоставил факты. И сразу же после этого провел опрос соседей убитого. Войсковой старшина каждого из них допрашивал с пристрастием – не видел ли кто-нибудь из окна чего-то подозрительного. Один из этих людей, некто Сальников, во время допроса якобы накинулся на Черепова с кулаками и был убит. Во время вчерашнего разговора с жильцами я установил следующее. Покойный Сальников рассказывал по крайней мере двоим соседям, что действительно в ту ночь курил у окна и видел в подворотне двух офицеров. Лиц не разглядел, но оба высокие, худые. Один, в кубанской папахе, шел чуть сзади. И выстрелил первому в з-затылок.
– Черепов – кубанский казак, высокого роста и худой, – вставил Шредер.
– Полагаю, что во время следующего приезда вашего высокопревосходительства в Добровольческую армию при таком н-начальнике Особого отдела живым вы бы не вернулись.
Главком возмущенно мигал красными от усталости глазами.
– И это белое офицерство! Чудовищно…
Воротничок мятого кителя у него был несвеж, на щеках серела щетина. Сбоку, прямо на разложенной карте, стояла тарелка с недоеденной котлетой. Из-за ширмы в углу высовывался краешек походной койки. Должно быть, генерал и ел, и спал, не отлучаясь из помещения, куда сходились нити управления белыми армиями.
– Я считал своей обязанностью рассказать вам о з-заговоре полковника Скукина, потому что, хоть и не являюсь сторонником белой России, но уж точно не желаю, чтобы Россия стала к-коричневой, – сказал Фандорин, мысленно прибавив: «А кроме того, есть еще камень весом в сто каммэ».
Эраст Петрович с удовольствием разделался бы с хладнокровным убийцей детей собственноручно, да мешало обещание, данное Моне.
– О какой коричневой России вы говорите? – спросил генерал.
Он никак не мог прийти в себя и, не дожидаясь ответа, простонал:
– Господи, устраивать заговор в такое время! И, главное, ради чего?
Шредер кашлянул.
– Антон Иванович, какие будут приказания?
Главком тяжело вздохнул.
– Скукина арестовать. Гай-Гаевского отстранить от командования. Провести тщательное расследование. Но, разумеется, не сейчас, когда такая напряженная ситуация на фронте. В ближайшую неделю всё разрешится, и тогда виновные ответят. Пока же не подавать виду. Не хватало еще в такой момент парализовать управление Добровольческой армии.
Он горько покачал головой.
– Эраст Петрович, я ведь только о том и мечтаю, чтобы выполнить свою миссию, освободить Москву от большевистской диктатуры и удалиться в отставку. Мне не нужна никакая власть. Упаси боже! У меня молодая жена, маленькая дочка. Я хочу жить с ними в усадьбе и никогда больше никем не командовать, ни с кем не воевать, не решать чужих судеб…
Услышав про молодую жену и маленькую дочку, Фандорин взглянул на главкома с интересом и сочувствием. Вспомнил, что рассказывают про генерала. Он впервые женился очень поздно, на юной дочери сослуживца, и, говорят, всякую свободную минуту старается проводить в кругу семьи.
– Видит Бог, я не стремился к этой должности. Но если на меня, слабого и неспособного, Господь возложил этот тяжкий крест, я должен честно его нести. Мы все – крестоносцы. Мы должны спасти измученную Русь от гибели.
– Зачем вы мне это г-говорите? – спросил Эраст Петрович, догадываясь, что душевные излияния неспроста. – Вы чрезвычайно занятой человек и не стали бы тратить время попусту.
Главнокомандующий испытующе смотрел на него.
– Сообщенные вами сведения о заговоре безусловно важны, и я благодарен вам за проведенное расследование. Но есть неизмеримо более значительное дело, в котором вы могли бы помочь России. Я знаю, о чем вчера вас просил Владимир Зенонович, он подробно рассказал по телефону. Вот почему я принял вас немедленно, вне всякой очереди. Передовые отряды махновской армии уже в ста верстах от моей ставки. Я должен немедленно принимать решение о переброске войск с фронта. Тем самым я почти наверняка упущу верную победу над красными. Если же вы отправитесь к Махно и убедите его прекратить наступление…
Генерал поднял руку, видя, что Фандорин хочет его перебить.
– Дайте договорить. Теперь я понимаю, почему вы отказали Гай-Гаевскому. Зачем приводить к власти мерзавцев вроде Скукина? Вы, конечно, можете отказать и мне. Уклониться от выбора. Но когда человек мог кого-то спасти и не спас – это тоже выбор. С которым потом остаешься до конца жизни. А мы ведь говорим о спасении целой страны, многих десятков миллионов. Мы, белые, отнюдь не ангелы, мы плоть от плоти старой России со всеми ее несовершенствами и пороками, но также и с ее природной силой, красотой, историей. Большевистская же власть – от Сатаны. Она превратит Россию в преисподнюю, в один огромный концентрационный лагерь.
– То же собирается сделать и п-полковник Скукин.
– Теперь, благодаря вам, не сделает. Я давеча сказал, что мечтаю об отставке. Но я позволю себе удалиться от дел, лишь когда завершу свою святую миссию. У меня нет иллюзий касательно собственных дарований. Я не обладаю железной волей адмирала Колчака, неукротимой энергией барона Врангеля, военным гением Гай-Гаевского, но в том тяжелом выборе, который сегодня стоит перед Россией, я – наименьшее из зол. Хотя бы потому, что я твердо намерен не быть злом. И когда я возьму Москву – если я ее возьму, – не будет ни расстрелов, ни виселиц. Я объявлю всероссийскую амнистию, я буду проводить политику национального примирения. Потому что дело вовсе не в Ленине и Троцком. Революцию породила общественная несправедливость. И я ее исправлю. Во всяком случае, честно постараюсь это сделать. Белая Россия – это не безгрешная Россия, но это Россия, в которой белое – это белое, а черное – это черное, и в борьбе первого со вторым власть будет на стороне белого. Вот что такое белая правда.
Фандорин молчал. Доводы Антона Ивановича на него подействовали. Особенно о том, что отказ от действия – тоже выбор. Главнокомандующий вряд ли догадывался, что почти в точности повторил древний дзэнский парадокс: «Недействие равнозначно действию, но действие не равнозначно недействию».
– Я вижу, что вы за человек, – тихо продолжил генерал. – И мне очевидно, что вы не сможете умыть руки, оставив родину погибать, а после гибели еще и гореть в аду. Если же я в вас ошибаюсь… Человек, в отличие от страны, выбирает свой ад сам… Это всё, что я должен был вам сказать. А теперь простите. У меня тяжелое положение на фронте и еще более тяжелое положение в тылу.
Эраст Петрович вышел из салон-вагона бледный. Он очень испугался, что Мона ему этого не простит.
С тем большей охотой Фандорин уцепился за возможность отсрочить неизбежное. Оставалось еще второе из двух дел, о которых он говорил жене. Совсем маленькое.
