И умолк, заметив стоящего у стены Романова.
– Вы?
– Здравия желаю, ваше превосходительство, – отчеканил капитан.
– Какое я вам «п-превосходительство»? – поморщился Фандорин.
– Действительный статский советник, по-военному генерал-майор. Я не с частным визитом, а по приказу господина полковника. Вчера вечером произошло покушение на главнокомандующего. Не нашего командарма, а Самого, – счел нужным пояснить Романов, видимо, не очень доверяя знаниям штатского человека о военной иерархии. – Князь очень просит вас принять участие в расследовании.
Обещание, данное Моне, было выполнено честно. Она поблагодарила Алексея Парисовича легким наклоном головы.
Но тут некстати встрял вернувшийся в гостиную Маса:
– В сиротском приюте взорвали бомбу. Надо узнать, не пострадали ли дети.
– Пострадали, – мрачно ответил Эраст. – Восемь мальчиков убиты, много раненых. Чудовищная мерзость.
Вот отчего он такой угрюмый, догадалась Мона. Уже знает.
– Хорошо, капитан. Сейчас поедем, – сказал Фандорин
Жизнь в мире Инь
и опасливо посмотрел на Мону.
– Возьмите извозчика и подождите меня перед г-гостиницей, – прибавил Эраст Петрович.
Романов, козырнув, вышел. Мона, опустив глаза, молчала. Это было хуже всего – ее молчание.
– Там погибли дети. Еще страшнее то, что есть изувеченные. Они и так несчастные, п-потерявшие родителей… А те, кто это сделал, разгуливают на свободе и бог з-знает что устроят еще…
Мона молчала.
– Обещаю, что не буду ввязываться ни во что рискованное. И что постараюсь управиться как можно б-быстрее…
Наконец она посмотрела на него, с печальной укоризной.
– Ты ведь обещал. Неужели нельзя потерпеть? Остался всего месяц. – Вздохнула. – Ладно. Я же вижу – ты себе места не найдешь. Но одно условие.
– Какое угодно! – поспешно воскликнул Фандорин.
– Ты будешь мне всё рассказывать. Без утайки. С подробностями.
– Даю слово.
– И ты опять возьмешь с собой Масу.
– Нет. Мы договорились: одно условие, не два! – Эраст Петрович показал вскинувшемуся японцу кулак: заткнись. – Ты на пятом месяце. Доктор говорит, это самый рискованный период. Ни на минуту не оставлю тебя без п-присмотра. Маса, о-нэгаи да кара! Таному дзо!
Маса закряхтел и смирился. Фандорин редко его о чем-то просил таким тоном.
– Гляди же, ты дал слово. – Жена притянула Эраста Петровича к себе, оттолкнула. – Всё, катись. И знай: если с тобой что-нибудь – убьешь двоих, меня и ребенка.
В коляске Романов пытался завести разговор о деле, но Фандорин глядел в сторону и не слушал.
Он размышлял о мире Инь.
Конечно, Эраст Петрович и прежде знал, что никакого «мира людей» не существует, как не существует и абстрактного «человека». Есть мужчина и есть женщина. Они по-разному устроены, по-разному живут, интересуются разными вещами, руководствуются в своем поведении различающимися этико-эстетическими нормами. Во многих отношениях мир Ян и мир Инь даже противоположны. Сам Фандорин всегда жил в Мужском Мире, отлично его изучил и достиг в этой системе координат одной из высших степеней.
Мир Ян подвластен разуму и покорен воле, тверд и ясен, в нем «да» значит «да», а «нет» значит «нет», и, в общем, всегда понятно, где Добро и где Зло.
Но четыре с лишним месяца назад по прихоти, а может быть, по милости кармы Эраст Петрович вдруг переселился в мир Инь. Это произошло в те ужасные часы, когда отнятая у бандитов тачанка неслась через степь, к большому городу с настоящими больницами, а за спиной, на охапке сена, металась и бредила раненая Мона. Фандорин поклялся себе тогда: если она выживет – о, если она выживет! – он никогда ее не оставит.
Случилось чудо. Мона выжила. А нарушать клятвы Эраст Петрович не привык. Так и вышло, что мастер мира Ян оказался в чужом мире, на положении ученика, бестолкового и беспомощного.
Объективно рассуждая, женский мир несравненно лучше мужского. Он и добрее, и жертвенней, и красивее, и живее. Идеологи Бусидо утверждают, что истинное назначение мужчины – хорошо умереть. Если так, то истинное назначение женщины – хорошо жить. Не случайно мужчины ловчей всего умеют отбирать жизнь, женщины же ее дарят. Мужчине существовать в мире Инь нелегко. Никогда еще Фандорин не ощущал себя таким слабым и неуверенным, никогда прежде не находился в постоянном страхе. Вдруг с Моной что-то случится? Или (страх уж вовсе непривычный) вдруг что-то случится с ним самим? Ведь это будет значить – она права, – что он обречет на гибель и жену, и нерожденного ребенка.
Прав древний мудрец: благородному мужу не следует заводить семью. А коли завел – переставай жить по правилам благородного мужа, ты уже не один на свете. Но как живут по другим правилам, Эраст Петрович не знал и даже не хотел об этом задумываться.
Вся надежда на восемью восемь. Скоро, в январе двадцатого, он достигнет 64 лет, возраста зрелости. Теоретически с этого момента разрыв между Инь и Ян должен начать сокращаться, ибо к следующим двум восьмеркам, 88 годам, приходишь уже не мужчиной и не женщиной, а Завершенным Человеком. К тому же в феврале родится ребенок, их станет трое. Тогда-то и задумаюсь о других правилах, подумал Фандорин, немного успокоился и даже позволил себе помечтать. Хорошо бы родилась девочка. Такая же, как Мона. По крайней мере Маса не будет соваться со своим воспитанием.
– Приехали, – сказал Романов, и Эраст Петрович вернулся к действительности.
– На вокзал? – удивился он. – Почему не в контрразведку?
– Князь у командующего. Велел привезти вас прямо на совещание.
Про Гай-Гаевского было известно, что в тылу он сидеть не любит, постоянно мотается по разным участкам фронта. Полевой штаб армии располагался в поезде. Генерал слыл гением современной железнодорожной войны: стремительно перебрасывал воинские части с фланга на фланг, за сотни километров, словно шахматные фигуры, ловко оперировал бронепоездами, а летучие ремонтные бригады умели молниеносно восстанавливать поврежденное полотно. За быстроту и непредсказуемость (а также, вероятно, из-за слишком длинной фамилии) европейские газеты называли командующего Добровольческой армией «Белый Ганнибал».
– Что ж, погляжу на вашего Г-Ганнибала, – скептически сказал Фандорин, вспомнив другого Белого Генерала, из совсем иных времен. Вряд ли новый герой мог затмить того, старого.
Владимир Зенонович Гай-Гаевский действительно выглядел совсем негероически. В салон-вагоне, во главе длинного, накрытого картами стола сидел пожилой, обрюзгший толстяк с багровым носом, потухшая папироса в углу рта. Под пенсне сонно помигивали маленькие припухшие глазки. Неряшливый черный мундир с линялыми погонами сидел мешком и спереди был присыпан пеплом, в пухлой руке подрагивал стакан недопитого чая.
