Эраст Петрович долго светил туда, где игуменья Феврония год за годом молилась о чем-то своему взыскательному Господу. Нет, это была какая-то другая женщина, ничего общего не имевшая с ней. Та же – но уже не та. От этой мысли почему-то стало немного легче, и слава богу, а то очень уж сжималось сердце.
Фандорин хотел выключить фонарик, как вдруг на земле, под настилом, что-то шевельнулось. Направил свет ниже – и обмер.
Из-под киота, посверкивая чешуей, выползала змея. За ней вторая. Третья. Четвертая. И еще. И еще.
Уж на что Эраст Петрович был человеком маловпечатлительным, но поневоле попятился – еще шаг, и опрокинулся бы с обрыва. Взмахнул руками, еле удержал равновесие. Свет погас.
Что за наваждение?
Он заставил себя вернуться к ограде и снова нажал кнопку, почти уверенный, что галлюцинация рассеется.
Но нет, по ту сторону сетки, извиваясь, копошились змеи. Это были гадюки, штук восемь или десять. Одна, ослепленная светом, свирепо прыгнула вперед, куснула проволоку острыми зубами. За нею, шипя, преграду атаковали еще две рептилии.
Фандорин знал, что змеи легко впадают в ярость при виде всего необычного. Но все же в неистовстве, с которым гадюки одна за другой кидались на сетку, разевая пасти, было нечто мистическое. Маленькие глазки злобно блестели, длинные жала трепетали от злости.
Спокойно, сказал себе Эраст Петрович. Это всего лишь гадюки обыкновенные. А «жало мудрыя змеи» – двойная чепуха. Во-первых, раздвоенный язык не жало, а во-вторых, змеи чрезвычайно глупы. Так и будут грызть железку, пока не отойдешь.
Зачем ограда – ясно. Но это единственное, что здесь понятно…
Всё еще не оправившись от потрясения, то и дело оглядываясь на серпентарий, он стал подниматься по ступенькам.
Калитка, в которую уперлась лестница, действительно оказалась заперта, но это препятствие Фандорина надолго не задержало – он подтянулся на руках и перемахнул на другую сторону.
Пружинисто, бесшумно приземлился на корточки – и слишком поздно, уже в прыжке, заметил, что прямо перед ним, в двух шагах, стоит, раскинув руки и запрокинув лицо к сияющей луне, девушка в белом, с распущенными светлыми волосами. С такого расстояния не заметить Эраста Петровича, пускай даже в черном костюме «крадущихся», она не могла. И всё же, казалось, не заметила. Осталась в точно такой же позе. Худенькое личико с полузакрытыми глазами было совсем юным и пугающе неподвижным. Грудь не поднималась. Тонкие ступни были изогнуты – как у балерины, собравшейся встать на пуанты и вдруг застывшей на середине движения.
– Кто вы? Что с вами? – тихо сказал Фандорин распрямившись. – …Вы меня слышите?
Он протянул руку, осторожно коснулся плеча девушки, готовый к тому, что рука пройдет насквозь – очень уж это полупрозрачное создание походило на призрак. После змей Эраст Петрович уже ничему бы не удивился, даже привидению. На странном острове могло произойти что угодно.
Но плечо было живое, теплое.
Девушка отпрянула, однако головы не повернула. Развернулась и с тихим шорохом, на цыпочках, легкая и невесомая, побежала прочь по дорожке мимо клумб. Исчезла за жасминовым кустом, будто ее и не было. Фандорин тряхнул головой, протер глаза.
Нет, это было не видение. На песке остались скользящие узкие следы.
– Фигурант номер один, – сказал себе Эраст Петрович вслух, чтобы вернуться в ясный, рациональный мир дедукции. – Вероятно, послушница Ия, которую господин Ольшевский считает г-главной подозреваемой. Во всяком случае, явно не иеромонахиня Еввула, не столетняя старуха, и не девочка с монголоидным синдромом.
Предположение казалось резонным, однако яснее и рациональнее ситуация не стала.
Фандорин прошелся по аллее, петлявшей между клумбами, кустами и цветниками. Рекогносцировка заняла всего две или три минуты. Обитель была с пятачок: в какую сторону ни пойдешь, упираешься в оградку, и за ней обрыв.
Посередине деревянная часовня. В неглубокой естественной выемке, где меньше ветра – длинный узкий дом с пятью окнами и пятью дверями – «скит». Больше ничего.
Двигаясь не по аллее, а по траве, чтобы не оставлять на гладком песке отпечатков, Эраст Петрович приблизился к первому окну, в котором слабо мерцал свет. Осторожно заглянул.
О господи…
На полу гроб. В нем женщина со сложенными на груди руками. Вся в черном, только на лбу белая повязка с вышитым черепом и костями. В изголовье ровно горит высокая свеча.
Еще одна смерть?!
Но нет. Приглядевшись, Фандорин увидел, что «покойница» дышит. Она просто спала. Костлявое немолодое лицо, суровая складка рта, поджатого даже во сне. Сцепленные пальцы слегка подрагивают, будто пытаются что-то ухватить. Судя по клобуку, это была иеромонахиня.
– Госпожа Еввула, мое почтение, – прошептал Эраст Петрович и с несколько натужной иронией поклонился, чтобы отогнать жуть, которой веяло от этой картины.
Переместился к следующему окну. Посветил фонариком. Смятая, но пустая постель. На полу два башмачка очень маленького размера – пожалуй, они были бы в пору таинственной девице, порхающей по саду.
У третьего окна включать фонарик не пришлось – там тоже горел свет, но не свеча, а подвешенная к потолку керосиновая лампа. Еще прежде, чем Фандорин заглянул внутрь, ему послышался диковинный шелестящий звук, словно кто-то тихо, безостановочно хихикал.
Так оно и было.
У стола сидела девочка-подросток с широким, будто распухшим лицом, азиатским разрезом глаз и расслабленно обвисшей нижней губой, с которой свисала ниточка слюны. Девочка что-то нашептывала и беспрестанно посмеивалась, сосредоточенно повторяла какое-то движение, всё время одно и то же. Фандорин опустил взгляд ниже – и вздрогнул.
В левой руке инвалидка держала тряпичную куклу, в правой – длинную булавку. И тыкала, тыкала, тыкала острием. Кольнет – хихикнет. Кольнет – хихикнет.
С бьющимся сердцем Эраст Петрович отодвинулся. Перешел к следующему окну, думая, что после такого зрелища его уже ничем не прошибешь.
И ошибся.
В келье было темно, поэтому он включил фонарик. Посветил внутрь – и сразу погасил, чуть не вскрикнув.
Прямо у рамы, на расстоянии вытянутой руки, сидела высохшая старуха с проваленным ртом, шишковатым носом и широко раскрытыми стеклянными глазами. Ее пальцы быстро-быстро двигались, шевеля спицами. Ведьма что-то вязала. В полной темноте.
Фандорин пригнулся. Яркий свет должен был ослепить старуху, человека разглядеть она не могла. Пусть подумает, что это полыхнула зарница. Или что примерещилось.
Но за стеклом не было никакого движения.
Похоже, это я тут привидение, подумал Эраст Петрович. Меня не замечают. Можно было не трудиться, переодеваясь в черное.
Оставалась последняя келья, пятая, и, ведя с самим собой совершенно необязательный диалог, Фандорин оттягивал миг, когда придется туда войти. Метод исключения со всей определенностью указывал, что именно там жила и умерла страшной смертью игуменья.
