Всегда брезговала вот такими журналистами и репортерами, они из тех, кто, стоя внизу, пытается доплюнуть до тех, кто выше, забывая об одном: все, что не долетит, вернется им в лицо. Говоря о «выше», я имею в виду не себя, а Ларри, ведь, сколько бы «подруга» ни сваливала вину за развод на меня, есть факты, которые все равно говорят против Оливье. Получалась нелепость – желая помочь Плоурайт, она вылила немало грязи на великолепного Лоуренса. Медвежья услуга, что ни говори.
Но Мерривейл и наш режиссер Хелпман забеспокоились, как бы очередная громадная порция помоев не ввергла меня в приступ.
– Не обращай внимания!
– Нет, почему же? Только зал придется поделить на две части.
– Какие еще части?
– Тех, кто придет посмотреть на живую Скарлетт, и тех, кто захочет увидеть брошенную Великим Лоуренсом Оливье жену. Как вы думаете, каких будет больше?
Турне прошло с успехом, все три пьесы были приняты хорошо. То ли местные зрители не читали грязную стряпню Нэнси Спэйн (кстати, я не удосужилась узнать, была ли она сама на наших спектаклях), то ли, как умные люди, потокам грязи не поверили. В меня не бросали тухлыми яйцами и не требовали, чтобы сумасшедшая англичанка убиралась домой. Да, и плакатов с шельмованием брошенной жены тоже не было, зрители просто смотрели спектакли, аплодировали, если нравилось, молчали, если не очень, но сиденьями стульев, покидая зал посреди спектакля, не стучали.
– Джон, узнай, пожалуйста, может, здесь просто не принято уходить в знак протеста? Может, австралийцы слишком вежливые?
Вместо ответа Мерривейл показал мне очередь за билетами:
– Как ты полагаешь, были бы на десятом спектакле полные залы, если бы на первых девяти люди с трудом высиживали до конца?
Мы начали выступать в июле прошлого года и закончили в марте этого. Я выдержала немалую нагрузку – восемь спектаклей в неделю и дополнительные представления под названием «приемы», на которые гости приходили явно из любопытства. Чего в этом любопытстве было больше – интереса к «живой» Скарлетт или все же к брошенной жене Лоуренса Оливье? О… улыбаться, когда на душе скребут даже не кошки, а тигры, я умела, Ларри меня научил.
Итак, гастроли в Австралии прошли успешно, я выдержала, не подвела ни труппу, ни Мерривейла, ни Хелпмана, ни моих добрых зрителей, ни себя саму.
Молодец, Вивьен, ты достойна называться настоящей актрисой безо всякой приставки с упоминанием Лоуренса Оливье!
Теперь предстоят гастроли в Южной Америке и Мексике. Жарко, тяжело, но мы выдержим.
За мной следом ездит Фарбман с уговорами сыграть в… мюзикле! Я, конечно, сумасшедшая, но несколько в ином разрезе. Петь на большой сцене в настоящем мюзикле перед настоящей публикой, а не друзьями, удобно расположившимися вокруг рояля у меня дома, – это похоже на сеанс электрошока. Первым ответом было: «Ни за что!»
Фарбман безумно настойчив, он забросал нас в Австралии телеграммами, на которые Хелпман просто не отвечал, делая вид, что мы не получали. Тогда продюсер прилетел в Сидней сам. Оля-ля! Так меня давно не осаждали.
– Я не буду петь, потому что не умею!
– Научим.
– Вы шутите? Мне не двадцать и даже не тридцать, у меня не та ситуация, чтобы с треском провалиться.
– Провала не будет! Вспомните Рекса Харрисона, он тоже не юн и не певец, но ведь справился…
Фарбман то напирал, как слон, всей мощью и силой, то уговаривал, льстя. В Австралии я отказалась, он отправился за мной в Мехико, а затем в Южную Америку. Перед такой настойчивостью устоять невозможно, но я решила сначала посоветоваться с друзьями в Америке, кому, как не бродвейским актерам, играющим мюзиклы, знать, выйдет ли что-то из такой задумки.
Если вспомнить, что партнером должен быть еще один певец-неумеха Жан-Пьер Омон, компания намечалась удивительная – безголосая, но весьма нахальная.
Для себя я решила, что, если у нас с Жаном ничего не получится на стадии самых первых «спевок», брошу затею и попрошу больше не напоминать.
Ларри счастлив со своей новой миссис, но к чему же в каждом интервью подчеркивать, что он сожалеет о моем недуге и о том, что нам пришлось расстаться? Зачем напоминать о болезни, о которой остальные, прежде всего я сама, хотели бы забыть? Но даже если не обращать внимания на меня, то к чему нервировать свою супругу, едва ли ей приятно слышать о сожалениях сэра Лоуренса.
Я правильно поступила, что уехала так далеко от Англии, в Лондоне Тайнен мне покоя не дал бы, я для него словно красная тряпка для быка. Хочется крикнуть:
– Мы уже не вместе, Ларри живет своей жизнью, и я ему не мешаю, к чему теперь-то меня травить?!
Но я молчу, нет, не молчу, я веду себя так, словно в моей жизни и не было этого самого кошмарного развода.
Спевки с Омоном удались, мы поверили в себя, к тому же поддержал и Рекс, который заявил, что петь не так страшно, главное, верно взять первую ноту, и его нынешняя жена Рейчел Робертс, и, конечно, Мерривейл – моя каменная стена.
В спектакле нужно не только петь, но и много танцевать.
Как это страшно – в таком возрасте решаться на эксперименты, да еще и певческие. Я же понимаю, насколько велик будет спрос и сколь строгое отношение публики и критики ждет меня. Стоит чуть не справиться, и критики выльют поток негодующих осуждений за все: что попыталась не повторить то, что уже создано в прежние годы, то есть при Ларри, за то, что не ушла в тень, не занялась лишь воспоминаниями, за то, что рискнула взяться за исполнение, которое под силу не каждому здоровому человеку, за то, что пою, вместо того чтобы плакать…
Пожалуй, последнее возмутит больше всего. Разведенная, фактически брошенная жена, больная женщина, актриса, о которой твердили, что всеми успехами обязана своему звездному мужу, не плакала в уголке, вспоминая прежнюю счастливую звездную жизнь, а… собиралась плясать и петь на Бродвее!
Риск неимоверно велик, а шанс провалиться сто к одному, но я рискну. Мерривейл убеждает меня, что нужно брать пример с Рекса Харрисона, который рискнул петь в «Моей прекрасной леди» и справился с задачей не хуже прекрасной Джулии Эндрюс, которая пела, как профессиональная певица. Спектакль имел грандиозный успех, поговаривали, что Кьюкор намерен снять фильм с тем же составом, которому тоже прочили успех.
Проблема в том, что Рексу Харрисону не противостоял Лоуренс Оливье. Я отдаю себе отчет, что в Англии против меня будет направлена вся мощь критической машины сторонников Лоуренса Оливье. Удивительно, что даже сейчас, когда мы разведены и я больше года отсутствую в Англии, Тайнен никак не успокоится, все доказывая и доказывая, что, будучи рядом со мной, ты оказывался вынужден играть вполсилы, чтобы меня не освистали.
Тайнен всегда найдет, за что обругать меня в угоду тебе, давать ему повод в Англии не хочется, я вынуждена выступать либо в далекой Австралии, либо в Латинской Америке, либо в США, где ты не властен над мнением публики и где критики не прислушиваются к мнению Лоуренса Оливье.
