Мне было стыдно перед Холманом, я видела, что он пусть и не влюблен в меня, но любит спокойной, ровной любовью то ли брата, то ли отца. Ответить на это чувство не могла ничем, кроме уважения. Да и оно с оговорками, горевшая театром и игрой на сцене, разве я могла внутренне не возмущаться человеком, который к этому почти равнодушен? Разве можно сравнить божественное искусство лицедейства с его скучнейшими юридическими закавыками?
Я не могла ни на что надеяться, потому что у Ларри была жена, а теперь будет и ребенок, у меня тоже семья, но не думать о нем, не мечтать тоже не могла. Были ли это конкретные мечты? Конечно, нет, просто мечты… Но уже одно то, что я, жена Ли Холмана и мать маленькой Сюзанны, думала о другом мужчине, рождало внутри чувство вины. Что бы обо мне ни говорили позже, как бы ни называли капризной, эгоистичной, способной думать только о себе и о Ларри, способной добиваться своего, несмотря на чужие страдания, это только внешняя сторона. Никто же не знал, что чувствовала я в душе, как переживала, что думала…
Никто, даже Ларри, не понял, что своенравие и капризы скорее способ защиты даже от самой себя. Когда на тебя постоянно давят, есть два способа жить – во всем подчиниться и перестать быть собой или сопротивляться. Но сопротивляться тоже можно по-разному. Что толку было бы бунтовать в монастырской школе или даже в студии? Никто не обязан давать мне роль, как бы я ни была талантлива. Я быстро привыкла, что всего нужно добиваться, но научилась делать это так, что казалось – я постоянно требую свое.
Был и есть всего один человек, у которого я ничего не могу требовать, – Ларри.
Но тогда он был «чужим», он принадлежал Джилл. Господи, ну до чего же глупо, когда люди, решив объявить друг друга мужем и женой, должны расплачиваться за это всю жизнь! Узы брака… само название напоминает цепи, которыми люди связаны. Я не задумывалась над этим, когда выходила замуж за Ли Холмана, не слушала предупреждений мамы. Теперь предстояло пожинать плоды собственной глупости и неосмотрительности. И от понимания, что я устроила трагедию сама, становилось еще невыносимей.
Не помню, чтобы я задумывалась над чувствами Ларри, почему-то казалось, что не ответить на мою любовь он просто не может.
Так и случилось. Встретившись на съемках «Пламени над Англией», мы уже больше не расставались. Это были три лучших месяца в моей жизни, три месяца настоящего счастья, у кого бы повернулся язык сказать, что это не так? У нас с Ларри имелись семьи, у меня Сюзанна, а Джилл родила Тарквиния, но когда это сердце слушало укоры совести или уговоры соблюдать правила приличия? Мы были влюблены, мы горели этим чувством, словно «Пламя над Англией» захватило нас целиком.
О чем думал Корда, сводя нас в таком фильме, где бесконечные любовные сцены, впрочем, весьма целомудренные, ограничивавшиеся лишь объятиями и поцелуями, едва ли могли не перерасти в чувство даже у равнодушных друг к другу людей? Конечно, Ларри в первый же день заявил, что лучшая прививка от влюбленности и вообще хороших отношений – сыграть вместе любовь перед камерой:
– Закончится тем, что мы просто передеремся.
Я не собиралась не только драться с Ларри, но и вообще изображать равнодушие. Большего подарка моему сердечку Корда сделать не мог, но и худшего тоже. Наша влюбленность была не просто видна, она бросалась в глаза всей съемочной группе, в конце концов Корда был вынужден вызвать нас на «промывку мозгов».
– Я попросил бы вас держаться друг от друга подальше вне съемочной площадки. Не забывайте свои обязательства перед другими.
Алекс произносил жесткие упреки, а в его глазах читалось сочувствие. Мы не поверили упрекам, однако были вынуждены задуматься. Не все в жизни получается, как хочется.
Сразу после съемок Ларри уехал вместе с Джилл и Тарквинием на Капри, чтобы быть от меня подальше. Честное слово, тогда я нарочно не планировала следовать за ними, но где-то внутри эта хитрость уже замысливалась.
– А не поехать ли отдохнуть после трудных съемок в Италию?
Юристы не могут себе позволить просто так уехать в отпуск в любое время. Ли тоже не мог, зато смог Освальд Фрюэн. Он вызвался сопровождать меня в Рим и дальше. Даже я сама не знала, насколько будет это «дальше». Оливье позже не раз упрекал меня тем, что я якобы взяла его измором, приехав на Капри и появившись в отеле, где остановились они с Джилл.
Что ответить – что меня вела судьба? Что он мог бы просто презрительно усмехнуться, увидев меня в вестибюле отеля, и на этом все «преследование» закончилось бы? Что, в конце концов, и после этих нескольких дней, проведенных рядом под присмотром Джилл и Фрюэна, никто не заставлял Ларри звонить мне в Рим с сообщением, что он расстается с женой? Наверное, у них был резкий разговор, поскольку Ларри вдруг решился связать свою судьбу со мной, чего бы это ни стоило.
Вынудила ли я его на это? Нет, я просто сделала последнюю попытку, а уж Ларри предстояло решать, станет ли она последней в наших встречах или последней в его сомнениях. Я невольно продемонстрировала Оливье, что готова на безумные поступки, только чтобы побыть несколько дней рядом.
Джилл все увидела своими глазами и все поняла, Освальд Фрюэн тоже. Мы с Ларри могли сколько угодно делать вид, что соблюдаем правила приличия, нас выдавали блестящие глаза и готовность просто забыть о существовании своих семей. О чем думала я тогда? Могу совершенно точно сказать: ни о чем. Разве можно думать, когда верх берет сердце?
Но задуматься пришлось. Фрюэн вскользь бросил фразу:
– Как должен вести себя Ли?
Как? Я впервые задумалась над тем, как быть с мужем. Как поступила бы на его месте я, что сказала бы? Да, это удар, почти предательство, да, после стольких уступок, на которые он пошел ради меня, трудно ожидать понимания. К тому же есть Сюзанна… Но ведь Ли благороден, он, несомненно, поймет, что чувства, тем более столь сильные, как у нас с Ларри, не подвластны никаким доводам рассудка.
Мне казалось, что Ли будет печален, даже мрачен, даже обиженно-холоден, он не позволит поцеловать себя и в щеку, но, подумав, гордо произнесет:
– Что ж, очень жаль, но сердцу не прикажешь. Если ничего нельзя поделать, то я готов выполнить твою просьбу и дать развод.
Ли благороден, горд и добр одновременно, он не станет чинить препятствий только из чувства ревности или мести.
Кажется, мысленно я отрепетировала весь наш разговор, каждое слово за себя и за него. Ли Холман был в моем разговоре верхом благородства, а я верхом благодарного раскаяния.
Понимала ли я, что, по сути, предаю их с Сюзанной? Нет, никакого предательства, ведь я не уходила с другим ради какой-то выгоды, я влюбилась, выбрала Ларри по велению сердца. Это должна понять и Джилл, последующие поступки обманутых супругов представлялись мне исключительно благородными и обязательно в нашу с Ларри пользу.
И тут мне пришло в голову, что Ли вовсе не обязан быть столь терпимым, что он может воспринять мою влюбленность не как сердечный пыл, достойный одобрения, а как обыкновенный адюльтер! Ли может просто не согласиться на развод и будет прав! Как и Джилл, которая оставалась одна с ребенком!
