Дима не встревожился, а, наоборот, довольно заулыбался, поинтересовался с радостной надеждой:
– А вам жалко будет?
– Ага, – опять подтвердила Алёна, открывая дверь и заталкивая его внутрь. – Твоих маму и папу.
Как хорошо, что лифт был и не пришлось тащить его самой вверх по лестнице, потому как на улице Дима ещё более-менее держался, а в тепле с каждой секундой его развозило всё сильнее, но хоть немного он всё ещё соображал. Даже замер на коврике, войдя в квартиру, сообщил:
– Я ща кроссовки сниму.
– Не надо. Можно и так.
Так даже проще. Не придётся их потом надевать перед уходом.
40
В комнате Алёна подвела его к дивану.
– Садись!
– Я…
– Садись, говорю!
Дима опустился на край, наклонился вперёд, упёрся локтями в колени, обхватил руками голову – наверное, иначе просто не мог удержать – несколько секунд посидел неподвижно. Алёна даже подумала, что заснул, но он вскинулся, уставился, насколько получилось, прямо в глаза, выдохнул резко и отчаянно:
– Я не врал.
– Про что?
– Про то. Вы ведь слышали?
Алёна не торопилась отвечать, и Дима, не приняв затянувшегося молчания, повторил требовательно и громко:
– Слышали?! – И уже сам не стал дожидаться подтверждения, потянулся, ухватил её за запястья, стиснул пальцами. – Это правда. Честно. Не вру.
Он приблизил Алёнины руки к себе, повернул ладонями вверх, уткнулся в них лбом, прошептал ещё что-то – она не разобрала – и опять затих, но теперь надолго. Секунды бежали, а он не двигался. Пригрелся, успокоился, отключился.
Алёна осторожно высвободилась, торопливо ухватила его за плечи, не давая опрокинуться вперёд, надавила, толкая назад и чуть в сторону.
– Дим! Дима, ложись.
Сейчас он поддался сразу, послушно завалился на бок, но тут же, не глядя, опять поймал её ладонь, сжал и не захотел отпускать, и пришлось присесть рядом с ним на диван, чтобы не стоять, согнувшись, и дожидаться, когда он снова уснёт.
Бедный запутавшийся мальчик. Такой милый и трогательный. Такой надоедливый. Такой естественно противоречивый. Не стал отрицать, что у него есть девушка, а сам припёрся под окна другой, чтобы орать ей во всё горло признания в любви.
Но они все такие, все без исключения, как и она сама. Главное, собственные чувства, а чувства остальных – так: фон, украшение, подсветка. Их можно не замечать, игнорировать, использовать, на них можно играть, делать с ними всё необходимое, чтобы ярче, приятней и значимей стали свои. А всесильное оправдание: «Я всё понимаю и сожалею. Мне действительно очень жалко, но – что я могу поделать?»
Алёна вздохнула, коснулась пальцами растрепавшихся русых волос, отодвинула упавшую на глаз прядь, погладила осторожно.
Надо же! Он почувствовал, даже сквозь сон почувствовал, улыбнулся блаженно. Алёна поспешно убрала руку, поджала губы.
Ладно. Что она там планировала?
Подсказка пришла неожиданно – сигнал телефона откуда-то из глубины Диминой одежды, даже не мелодия, а едва различимое гудение вибровызова. Но хозяину было на него глубоко фиолетово, и телефон обиженно заткнулся, но через пару минут загудел вновь, потом ещё раз прервался на несколько секунд и опять ожил.
Вроде бы он находился где-то недалеко, скорее всего в куртке. Алёна осторожно запустила руку в карман. Ага, тут.
Она вытащила мобильник. На экране светилась надпись «Мама». Лиля забеспокоилась о милом дитятке. И предыдущий вызов от неё. А вот самый первый – от Ксюши. Ни та, ни другая не в курсе, где в данный момент пропадало их сокровище и чем занималось. Тут же в истории звонков запись «Папа». Как раз, что надо. Но лучше Алёна воспользуется собственным телефоном, у неё тоже есть этот номер, только обозначен по-другому – «Глеб».
Тот откликнулся не сразу, произнёс настороженно:
– Слушаю.
Или Алёне показалось? Откуда ей знать, как он обычно отвечал. Она начала без приветствий, без вежливых извинений за неожиданное беспокойство:
– Ты можешь сейчас ко мне подъехать? Домой.
И, конечно, Глеб удивился, насторожился ещё сильнее:
– Зачем?
– Димку своего забрать.
– Ди-димку? – повторил он, запинаясь, совсем уж растерянно и встревоженно. – Забрать?
На его места Алёна бы тоже встревожилась и удивилась, но на своём долго и подробно вводить его в курс случившегося ей совершенно не хотелось.
– Давай по телефону я ничего тебе объяснять не буду? Приедешь и сам всё увидишь.
– Он в порядке? – уточнил Глеб.
– Не волнуйся. В целом, в порядке. Жив-здоров. Так ты едешь?
– Да, сейчас. Конечно.
Он приехал через пятнадцать минут, действительно растерянный и обеспокоенный, недоверчиво посмотрел на Алёну, будто не исключал подвоха или розыгрыша. Она указала рукой в сторону комнаты:
– Проходи. Туда. Ботинки снимать не надо.
Но сама двинулась первой, убедившись, что Глеб прошёл следом, остановилась, кивнула в сторону спящего на диване парня.
– Забирай.
Глеб замер, окончательно сбитый с толку и даже немного испуганный, выдохнул с опаской:
– Он…
– Пьяный он, – сообщила Алёна. – В стельку. – Добавила без паузы: – Подробностей, где это случилось и по какому поводу, не знаю.
– Он к другу на день рождения пошёл, – пояснил Глеб.
– Понятно.
– А как он у тебя оказался?
Рассказать правду? Или всё-таки не стоит?
– Подобрала на улице. Тут недалеко. Побоялась оставлять одного в таком виде. Привела сюда, потому что ближе, позвонила тебе. – И, чтобы не возникло сомнений, поинтересовалась чуть ли не с вызовом: – Я ведь всё правильно сделала?
Глеб подтвердил послушно, но не слишком приветливо:
– Да. Конечно.
Так и не отказался от своих подозрений, по-прежнему думал о подвохе, о скрытых умыслах и утаённых истинах. Не доверял. Не Димке своему, Алёне. А может, вообще предполагал застать его голого в её постели. Но она не собиралась ни в чём убеждать и оправдываться, напомнила об актуальной цели визита:
– Тогда – не стой, забирай.
Глеб наконец-то сдвинулся с места, приблизился к дивану, наклонился над сыном, тряхнул того за плечо:
– Дима! Дим-ка! Просыпайся!
Тот тихонько замычал и попытался оттолкнуть его руку.
– Дима! – произнёс Глеб громко, почти выкрикнул, тряхнул со всей силы.
