Она подошла к двери в квартиру, отперла, распахнула, оглянулась на Серёгу.
– Заходи, ладно.
Остановились в прихожей, парень обвёл её взглядом, словно проверяя, а туда ли он попал, усмехнулся.
– Надо же, совпадение. Меньше всего ожидал тебя встретить. Вот так.
Вера кивнула, кривя уголок рта.
– Знаешь? Я тоже.
– Ну и подумал: значит, не случайно.
А ведь и она то же самое подумала. И ещё – про второй шанс. Иначе зачем тогда? Ну, не просто же так: увидеться, вспомнить и – ничего. И, похоже, их мысли совпадают, раз он позвонил, а, когда Вера отказалась встретиться, явился сам, к дверям её квартиры, чтобы сказать: «А может, попробуем. С чистого листа. Вдруг сейчас получится удачней».
Наверное, это странно и…
– Серёж, ну смешно же. Столько времени прошло. Я понимаю, сложилось нелепо, неожиданно оборвалось, а ведь поначалу было очень даже не плохо. Но это же не повод возвращаться к тому, что уже далеко.
Вера перебирала фразы, старалась быть убедительной, но мягкой, но получалось не слишком уверенно. Она переводила взгляд с вешалки для одежды на зеркало, потом на выключатель на стене, только иногда, мельком, посматривала на Серёгу, и каждую секунду ожидала, что тот возразит, заявит: вовсе и не смешно, в жизни разное случается, и время им было дано, как раз на то, чтобы разобраться, определиться и вновь не наделать ошибок. Но парень непробиваемо молчал.
Не решался признаться? Надеялся, что Вера всё выскажет за двоих, а ему останется только согласиться или сделать вид, будто просто пошёл у неё на поводу, а сам в целом ни при чём, чтобы можно было легко оправдаться перед своей нынешней девушкой.
Ну что же он застыл, как истукан? Неужели так и не произнесёт ни слова?
– Даже не представляла, что могла произвести на тебя столь неизгладимое впечатление, – Вера не сдержалась и тихонько хмыкнула. – Но ведь Рита, наверняка, ничуть не хуже. Скорее всего, ещё и лучше. Потому что влюблена в тебя. По-настоящему. А я…
Она глянула собеседнику в лицо, уже не мельком, и вот тогда заметила, что Серёга смотрит на неё с недоумением, словно плохо понимает, о чём она говорит. Или, скорее всего, удивляется странности её предположений, причём до такой степени, что просто не представляет, как отвечать.
То есть, получается, вот это всё, что Вера сейчас наболтала – чисто её фантазия, никакого отношения не имеющая к реальности? Она выдумала, целиком и полностью, причины, стремления, чувства, дурацкий второй шанс, а на самом деле…
Нет-нет-нет, хватит уже фантазировать, иначе завязнешь ещё больше в трясине собственного воображения.
Вера глубоко вдохнула, стараясь сдержать краску смущения, готовую предательски залить щёки, и выдохнула с негодованием и обидой:
– Ты меня совсем запутал. Я уже просто не знаю, что думать. Чего тебе надо?
– Разобраться, – произнёс Серёга. – До конца.
– В чём? В нелепой истории двухлетней давности? – теперь Вера уже восклицала, с ещё большим негодованием. Пусть уж лучше он чувствует себя ненормальным, чем она себя полной дурой. – Ну было и было. Тебе это чем-то мешает?
– Не то, чтобы мешает, но… – Серёга на мгновение замялся, а потом признался, напористо и чуть виновато: – Ну не могу я, когда все эти недосказанности, неясности, неоднозначности.
– А в чём тут неоднозначность? Ты с Ритой, я – сама по себе. Тебе что, мои заверения нужны, что я не против, можете встречаться дальше, а я никаких претензий не имею? Но это же бред какой-то. Неужели из-за того, что я вдруг возникла, ты с Ритой расстанешься?
– Нет, конечно.
– Тогда… – Вера хотела сказать, что ничего не понимает, но внезапно осознала, похоже, она догадывается в чём дело. – Тебя слишком задело, что я тогда от тебя сбежала? И ты хочешь узнать, почему? Незаживающая рана на мужском самолюбии?
Серёга промолчал, только глянул с упрёком.
– Так дело не в тебе было. Во мне. Мне парень изменил. Понимаешь? И я подумала, что, если тоже, легче станет. А потом дошло запоздало, что глупость, не станет. И не могу я. И дальше не могу. Хотя, если честно, ты мне очень понравился. Вот прямо сразу. Просто по-другому надо было начинать. Но это как урок на будущее, а в остальном – сейчас уже не имеет значения.
Она освобождённо выдохнула. Ощущение такое, словно занозу вытащила. Нет, из-за того, что та сидела где-то там, в душе или в сердце, не болело и не саднило. Она почти совсем не мешала, только слегка портила общую картину мира, своей чужеродностью. А теперь её не стало, и снова воцарилась гармония.
Кажется, Серёга чувствовал примерно то же самое, и Вера поинтересовалась насмешливо:
– Теперь всё? Успокоился?
– Ну да, – Серёга улыбнулся, точно так же как улыбался два года назад, ей, открыто, тепло и немного дурашливо.
И, если уж совсем честно, он Вере и сейчас нравился, с этими своими легковесностью, прямотой и любовью к предельной ясности. Ну, и жгучей брюнетистостью, конечно. Но всё-таки это было совсем не то «нравился», чтобы придумывать сердечные страдания и строить далеко идущие планы.
25
Алла сидела на кровати, откинувшись на подушки, Илья лежал рядом, устроив голову у неё на колене. Такой славный миленький щеночек, и Алла гладила его «за ушком»: едва ощутимо проводила пальцами вдоль шеи, перебирала волосы, и сама млела, упиваясь безмятежностью, покоем и невесомой невинностью ласки. Илья не двигался, дышал глубоко и ровно.
Неужели настолько пригрелся и расслабился, что задремал?
Наклонившись над ним, Алла тихонько дёрнула за светлую прядь, позвала по имени. Он с трудом разлепил глаза, посмотрел затуманенным взглядом – наверняка ещё и понял не сразу: кто? где? почему? – пробормотал растерянно:
– Извини.
– Да спи уж, – она усмехнулась, провела рукой по волосам, прошептала тихонечко: – Мальчик недолюбленный.
Думала он возмутиться, а он, похоже, даже не услышал. Спал. Крепко-крепко. Не только недолюбленный, ещё и хронически не досыпающий.
Губы чуть приоткрыты, а брови нахмурены, тоже чуть-чуть. Будто сердится. На неё? На себя? На жизнь? И такое уютное тепло от него идёт, даже ей хватает, обволакивает, рождает ощущение, словно в ванну опускаешься, но наполненную не водой, а мягкой нежностью. Ох, не той нежностью.
Алла осторожно приподняла его голову, высвобождая своё колено. Илья и не подумал просыпаться, только отрывисто выдохнул, пальцы на руке согнулись, едва обозначив движение – словно он что-то удержать пытался или схватить. Щека легла на простыню, губы дрогнули, сомкнулись, и всё – не добудишься.
Укутывать его Алла не стала – это уж слишком! И что тогда останется? Колыбельную спеть, пожелать добрых снов, поцеловать в лобик?
