‒ И что? Действительно думаешь, что попадёшь?
‒ Без проблем. Я может и выгляжу как лох, но стрелять умею.
Костя отвёл пистолет чуть вниз и в сторону, несколько секунд выцеливал, а потом ‒ надавил на спуск. Выстрел грохнул, и одновременно взорвалась большая фара на серебристо-сером крутом Эвоке, осколки осыпались вниз.
‒ Ну как?
Герман нервно скривился, рассчитывал, скорее всего, на насмешливо и презрительно, но уж как получилось, а Костя продолжил:
‒ Я уже Сашке рассказывал, что почти всю свою жизнь в военных частях провёл. Вот ведь, пригодилось. Но я ж в принципе убивать не планирую. Зачем? Просто откорректирую кое-что. Исправлю ошибки природы.
Выглядел он при этом совершенно спокойным, даже немного усталым и разочарованным, Саша пыталась заметить дрожь нерешительности в напряжённо выпрямленных руках, но нет, вот даже нисколько, и она опять проговорила осипшим голосом:
‒ Костя, пожалуйста. Прекрати.
‒ Нет, Саш, ‒ возразил тот убеждённо. ‒ Иначе никак. Он же не отцепится. Ему же нравится смотреть, как мы беспомощно трепыхаемся, мечемся, как ты ломаешь себя. Ты же сама понимаешь. Даже если он на тебе женится… А он может. Чисто по приколу. Потом позабавится немного, поимеет, как захочет, и пошлёт. А то и приятелям отдаст. Он же изобретательный, знает, как развлечься по полной. ‒ Он кивнул Герману. ‒ Я же правильно говорю?
Тот только поморщился, но Костя и не собирался его выслушивать.
‒ Он ведь считает, мы перед ним никто. Потому и можно творить, что ему захочется. А тут… Неожиданно вышло? Да? Просчитался? С чокнутыми лучше не связываться. А я чокнутый. Правда, Сашка? ‒ Он мельком глянул в её сторону, а потом опять обратился к Герману. ‒ Меня тоже ничего не держит. И по фигу, что будет дальше. Всё равно тебя достану, никуда не денешься. И ведь на самом деле ты тоже ‒ никто. И прекрасно знаешь об этом. Только видимость создаёшь, будто что-то там решаешь, будто можешь кем-то распоряжаться. Ведь так?
Он собирался ещё что-то сказать или спросить, но Герман помешал, всё-таки заговорил, пытаясь снисходительно улыбнуться:
‒ Ну, ладно. Было весело, но реально что-то подзатянулось. Скучно становится. Живите, детки! Больше не трону. Не интересно.
Он уже начал разворачиваться, но Костя его окрикнул, спросил:
‒ И что ты думаешь, этого достаточно? И теперь ты вот так спокойно уйдёшь?
И Герман всё-таки не решился отвернуться, застыл, зато Саша не устояла на месте, шагнула, произнесла умоляюще:
‒ Костя, пожалуйста! Костя. Пусть идёт. Чёрт с ним. Костя. Ну, Костя!
‒ Ну, пусть! ‒ нехотя согласился тот, немного опустил пистолет. Теперь его дуло смотрело не на Германа, а на асфальт у того под ногами.
Герман отступил, едва заметно, словно с осторожностью проверил, можно ли двигаться. Костя смотрел на Сашу, не на него. Герман нарочито хмыкнул, вскинулся, выдавил из себя брезгливо-саркастичное на прощание:
‒ Совет да любовь.
А сам несколько шагов не шёл, а пятился, и только потом всё-таки развернулся, подставив спину, двинулся прочь, к машине, вроде бы и не торопливо, но Саша прекрасно видела его напряжение: и в чуть неестественно приподнятых плечах, и в скованных движениях рук, и в странном повороте головы, выдающем тщательно сдерживаемое желание оглянуться. Дальше она смотреть не стала, приблизилась к Косте, попросила, кивнув на пистолет:
‒ Убери.
Он послушался, опять щёлкнул предохранителем, засунул оружие в карман.
‒ Откуда он у тебя?
‒ Не важно. Понадобилось, достал.
‒ Костя! ‒ воскликнула она с упрёком, и он произнёс в ответ с упрямой нежностью:
‒ Сашка.
Крутая серебристо-серая машина с подбитым глазом загудела мотором, развернулась, выехала со двора. Костя ухватил Сашу за руку.
‒ Идём. Нам тоже лучше уйти.
Они не стали выходить на улицу, двинулись прямо к палисаднику, пересекли его по узкой тропинке, миновали ещё один двор, нырнули под арку жилого дома и опять остановились. Костя подтянул Сашу ближе к себе, но она выставила ладони, упёрлась ему в грудь, пока ещё сохраняя расстояние.
‒ Какой же ты и правда чокнутый! ‒ произнесла, а Костя только дёрнул бровями. ‒ И… как ты там оказался? Как узнал?
‒ С Варей твоей договорился. Что в случае чего сразу мне звонит. Вот она и позвонила. Услышала, как ты о встрече договариваешься. И сейчас позвонила, сказал, что ты уходишь.
А Саша-то думала, подруга обижается, нарочно не желает ни обсуждать, ни вообще слышать. Даже стыдно. Спрятаться хотелось, уткнуться в Костино плечо, чтобы никто не видел, но не получалось. Костя не позволял ‒ гладил волосы, лицо, плечи, заглядывал в глаза, отчитывал, одновременно сердито и ласково:
‒ Ну вот почему, почему ты мне про всё не рассказала? С чего взяла, что такое должна решать одна. А я на что? Сашка, дурёха! Тут меня не надо защищать. Это моя забота. Я сам могу защититься. И тебя защитить. Это даже в первую очередь. Не делай так больше. Слышишь? Лучше сразу говори. Что бы там ни было. Саш, обещай! Обещаешь?
‒ Конечно. Не буду больше… без тебя.
Наконец-то она спряталась у него на груди, шмыгнула носом в плечо, хотела закрыть глаза, но тут что-то то ли треснуло, то ли хлопнуло. Не слишком громко, но всё равно резко, как…
И зябко стало, холодок заполз под одежду, пробежал вдоль позвоночника. Саша поёжилась, спросила:
‒ Неужели бы ты выстрелил? Не в машину.
‒ Не знаю, Саш, не знаю, ‒ произнёс Костя скороговоркой, сильнее притиснув её к себе. ‒ Но очень хотелось. Тем более это не боевой, а обычный травмат. И сейчас ещё хочется. ‒ Он тряхнул головой, будто справлялся с наваждением. ‒ Ну хоть в морду дать. Невозможно же. Чтобы ему никакой расплаты за всё это. Так нельзя, Саш.
Она возразила:
‒ Можно. Сейчас можно. Потому что сейчас самое главное, что всё закончилось, что мы вместе, и с нами всё в порядке.
‒ Ну, наверное, ‒ неуверенно согласился Костя, выдохнул глубоко. ‒ Хотя, знаешь, когда я тебя обнимаю, всё остальное и правда воспринимается гораздо проще. И кажется незначительным. Всё, кроме нас. Ты права ‒ главное, что мы вместе. Остальное ‒ подождёт.
КОНЕЦ
