‒ И что вы там делали?
Саша отвела глаза. Не из-за стыда. Просто те вдруг стали непозволительно влажными.
‒ Разговаривали, ‒ произнесла сквозь ком в горле.
Костя как-то странно вздрогнул, словно его передёрнуло.
‒ Саш, прости. ‒ Приблизился почти вплотную, приподнял руки, опять опустил. ‒ Я знаю, что ревность тут не к месту, но всё равно крышу сносит, как только подумаю, что ты с ним.
Она отступила на шаг. А больше всего на свете хотелось, как раз наоборот, придвинуться, прижаться, обнять, и чтобы Костя обнял в ответ, крепко-крепко, но…
‒ Ты не виноват. Это я должна извиняться, что втянула тебя. В такое.
‒ Глупостей не говори.
Он посмотрел в уходящую перспективу улицы, надеялся увидеть серебристо-серый автомобиль. Но тот уже давно укатил.
‒ Что ему теперь от тебя надо?
‒ Да ну. Не хочу про это.
Костя прищурился, выдал с вызовом:
‒ Мне у него спросить?
‒ Кость, ну… ‒ Саша посмотрела ему в лицо, в глаза, пасмурные, хмурые, потерявшие свой тёплый золотой блеск. Хуже вряд ли будет. ‒ Он сделал мне предложение.
‒ Какое? ‒ Костя растерялся, задумчиво свёл брови, но Саша молчала. И он сам допёр. ‒ В смысле… чтобы ты… за него… замуж? ‒ Он тоже, как и она, поверил не сразу, сначала предположил, что ошибся, не так понял, но её затянувшееся молчание оказалось красноречивее слов и подтверждающих жестов. ‒ Где он?
‒ Не знаю, ‒ Саша неосознанно оглянулась. ‒ Уехал. ‒ И опять посмотрела на Костю. ‒ Только, пожалуйста, не надо ничего. Искать его. Ладно?
‒ Но ты же не собираешься соглашаться.
Она настроила себя, что ради его спокойствия и безопасности способна улыбнуться и воскликнуть вполне беззаботно и убедительно:
‒ Конечно, нет. С ума сошёл? И… ‒ вздохнула чуть капризно, ‒ я домой хочу. Устала.
‒ Хорошо, ‒ кивнул Костя. ‒ Я тебя провожу.
И проводил, до дома, до подъезда, как обычно. И совсем не так. Без долгих прощальных поцелуев, легкомысленных шуточек и милой романтической болтовни. Даже не обнял, будто не решался прикоснуться. Брезговал? Но и Саша не хотела, чтобы Костя её обнимал. Толку-то. Только дразнить себя иллюзорностью того, что раньше казалось непоколебимо крепким и надёжным. А дома Варя бродила вдоль подоконника и парочки отведённых специально под цветы полок, с отрешённым видом жала на рычажок пульверизатора, опрыскивая хозяйские орхидеи.
‒ Ты разве сегодня не работаешь?
Подруга развернулась, поморщилась.
‒ Ну её, эту работу. Всё равно уже через неделю сессия. Некогда. Съездила, уволилась. В сентябре лучше другую найду. Вон Максимова рассказывала, их из ресторана, если поздно заканчивают, по домам развозят. Лучше уж так, чем… ‒ она замолчала, не желая развивать тему, возрождать неприятные воспоминания, только вздохнула, шмыгнула носом, и Саша не удержалась.
‒ Варь, прости.
Подруга уставилась удивлённо.
‒ Ты-то тут при чём?
‒ Притом, ‒ Саша стеснённо улыбнулась уголками губ, дёрнула плечом. ‒ Без меня у тебя ничего бы этого не было. Ни неприятностей на работе, ни того… вечером, после.
‒ Ничего не понимаю, ‒ Варя старательно замотала головой. ‒ Какое ты-то имеешь отношение?
‒ Это всё Герман подстроил, ‒ призналась Саша, но подруга опять не поняла, переспросила ещё более удивлённо:
‒ Герман? Зачем? Что я ему сделала?
‒ Не ты. Я.
Варя застыла, напряжённо обдумывая услышанное.
‒ А-а-а, ‒ протянула с понимание, потом забормотала, до конца не договаривая фразы: ‒ То есть, это он так… Типа, чтобы ты… Но… ‒ И под конец вскинула голову, растерянно развела руками: ‒ Я даже не знаю, что сказать. Честно, не знаю.
Отставила пульверизатор, и, не глядя на Сашу, тихонько прошла мимо, скрылась на кухне. И что сказать, она наверняка прекрасно знала, просто не хотела, потому что считала, будет не-подружески возмущённо заявить: «А какое отношение ко всему этому имею лично я? Почему меня в это впутали? Отчего я должна страдать, когда абсолютно ни при чём?» Хотя имела права на подобное возмущение. Ещё как имела. Саша всё понимала, кроме одного. Ей-то что делать? Как поступить?
Может, даже несмотря на то, что осталось только сдать сессию, бросить учёбу, уехать домой. Не покатит же Герман следом. Ведь для него это всего лишь игра ‒ так к чему неоправданная напряжность усилий? Легче плюнуть и забыть.
А если нет? Если он воспримет это как новый вызов, как повод надавить ещё сильнее. Даже когда Костя и Варя окажутся от неё на далёком расстоянии, это не изменит Сашины чувства к ним. А если Герман доберётся и до родителей? Глупо же, бессмысленно, но где гарантии, что и для него так же.
Ну почему, почему именно она попала в подобную переделку? В ней же ничего особенного, она ‒ никто. Зачем ему такая?
Но в принципе ‒ она ведь и правда никто. Так почему бы не смириться, не принять условия, пережить? И не такое переживают. Да и вряд ли Герман станет держать её возле себя долго. Заполучит желаемое и наверняка сразу потеряет интерес, выбросит, как Дину. И ладно, и даже хорошо.
Это только когда Костя рядом, когда он убеждает своей непримиримостью, кажется, что есть смысл сопротивляться, а сейчас, когда она опять осталась одна, когда Варя бродит по квартире потерянная и потрясённая, всё видится по-другому. Точнее, не видится, никаких вариантов, кроме одного.
Костя не поймёт, не примет. Он уже и сейчас не принимает, но тоже ‒ ладно, пусть. Главное, останется целым и невредимым. А подходящее прощание, можно считать, уже состоялось. И не случайно Саша сжимает в руке мобильник. Не просто намёк свыше, кажется, она давно уже решила.
Последний звонок ‒ входящий от Кости, а предпоследний ‒ он самый, исходящий, от неё к Герману. И сейчас будет такой же.
