А если всё-таки не для вида?
‒ Я всё равно тебя не оставлю, буду рядом. И постепенно ты сам поймёшь, она недостойна того, чтобы ты о ней думал, чтобы страдал из-за неё.
Костя запрокинул голову, судорожно втянул воздух, зажмурил глаза.
‒ Замолчи, Мил. Пожалуйста! Заткнись уже! ‒ А потом опять посмотрел на неё, раздражённо, взял за плечи, тряхнул, будто пытался привести в себя. ‒ Ты же прекрасно знаешь, я Сашку люблю, не тебя. И по-другому не будет. Вообще, в любом случае ‒ не ты. И если честно, меня уже достало вот такое. Что ты без конца…
У неё глаза сделались большими и почти круглыми, а ещё глубокими, такими, что видишь до самого дна, все чувства, все мысли, и рот приоткрылся, губы задрожали. И Костя торопливо отдёрнул руки, отступил, отвёл взгляд, произнёс умоляюще:
‒ Мил, слушай, иди лучше. Правда, иди. Пока я ещё чего не наговорил. Вон как раз и автобус нужный. Я тебя очень прошу. Иди. И молчи, ради бога, молчи. И я пойду. Только молчи, пожалуйста. Если ты хоть слово скажешь… Я пойду. Всё. Всё, всё.
Он резко развернулся, зашагал. В ту сторону, конечно, куда уехала машина. Само вышло, реально вело следом. Но потом-то что? Вот дойдёт до угла, а дальше куда?
Да хрен с ним. Вот дойдёт и решит. Или просто попрёт прямо. Потому что так легче ‒ что-то делать, хотя бы просто идти. Не важно куда, не важно зачем. Ещё два шага, и вот он, угол, и…
‒ Сашка?!
Знакомая серебристо-серая машина стояла не рядом с остановкой, а поодаль. Саша сразу увидела её, подошла неторопливо. Герман тоже её увидел, вылез, но так и остался возле приоткрытой двери, не обращая внимания на проезжавшие мимо автомобили, облокотился о крышу, дёрнул подбородком, произнёс:
‒ Садись.
Слишком уверенно для просьбы. Но Саша предполагала, что теперь так и будет, хотя и соглашаться не стала.
‒ Зачем?
‒ Удобней, ‒ пояснил Герман. ‒ Не прямо же так разговаривать. ‒ И опять дёрнул подбородком, указывая на машину, добавил нетерпеливо: ‒ Ну всё, давай садись.
Ломаться только для вида, оттягивая время, прекрасно понимая, что всё равно сделаешь, как ему надо, Саша не стала. Сама же вызвала на разговор, сама пришла. Так что теперь? Гордо разворачиваться и уходить, лишь бы не принимать чужие правила? А потом ждать, когда опять с кем-то что-то случится?
‒ Хорошо.
Она взялась за ручку, открыла дверь, села. И Герман сел, завёл мотор.
‒ Мы куда-то поедем?
‒ Если у тебя есть какое-то подходящее место на примете, можем поехать, ‒ Герман улыбнулся, на мгновение оставив руль, развёл руками.
Саша мотнула головой.
‒ Тогда просто немного отъедем в сторону. Где поспокойней.
В его слова ворвалась приглушённая трель телефона. Сашиного. Она не хотела отвечать, даже не доставала, а машина свернула за угол, ещё немного промчала вдоль улицы, действительно, гораздо менее оживлённой, и снова подкатила к краю тротуара.
Телефон упрямо сигналил, и Саша всё-таки вынула мобильник из сумки.
Костя. Именно сейчас. Спросил, где она. Ну не говорить же правду, особенно под въедливым взглядом Германа. И она сказала, что занята, что потом перезвонит сама и торопливо отключилась.
‒ Вообще, тут неплохая кофейня в двух шагах, ‒ дождавшись, когда она уберёт телефон, сообщил Герман. ‒ Если хочешь.
‒ Нет.
‒ Тогда, ‒ он развернулся, привалился плечом к креслу, внимательно посмотрел на Сашу, ‒ слушаю. Что ты собиралась мне сказать?
Что? «Оставьте меня в покое. Но главное, оставьте в покое моих знакомых. Это же ненормально. Вам заняться больше нечем? Отвалите уже!»
Если бы этого хватило. Если бы всё решалось так просто.
‒ Что вам надо от Кости?
Герман невинно вскинул брови.
‒ Я просто хотел поговорить.
‒ Теперь это называется «поговорить»? ‒ возмущённо выдохнула Саша.
‒ Он сам начал нарываться. А что не так?
‒ Вы были один на один?
Отвечать Герман не стал: ни возражать, ни оправдываться, ‒ растянул губы в умильной улыбке. Но Саша и не ждала.
‒ А от Вари?
‒ Да ладно тебе, ‒ заключил Герман дружески. ‒ Ты же прекрасно понимаешь, от твоих друзей мне не надо ничего. ‒ И произнёс с расстановкой, твёрдо и чётко, указав на Сашу ладонью: ‒ Только от тебя.
‒ Это ‒ понимаю, ‒ подтвердила она. ‒ Не понимаю другое. Почему?
‒ Хочешь правду? ‒ Герман поёрзал в кресле, устраиваясь ещё удобней. ‒ Потому что не устраивает меня, когда мне отказывают. Ты бросила мне вызов, а я привык на вызовы отвечать.
‒ Ничего я не бросала! ‒ хмуро возразила Саша. ‒ Сдались вы мне.
Герман опять растянул губы в улыбке.
‒ Вот именно. Одно дело, когда просто для вида ломаются, цену набивают. Такое сразу понятно. Если б и с тобой было то же самое, я бы давно забил. Потому что неинтересно. Я же заранее знаю, что всё равно получится по-моему. Я сейчас не знаю. Ну, точнее, нет полной уверенности. И это заводит. Вот если бы ты сразу согласилась, я бы тебе потом так же сразу в покое и оставил. Хотя… Я даже рад, что ты не согласилась. Когда всё слишком однообразно и просто, надоедает, а тут хоть какое-то разнообразие. И вообще, любопытно, как ты дальше отреагируешь.
‒ Значит, я для вас типа зверушки подопытной?
‒ Почему сразу «зверушки»? Как раз наоборот. С тобой вот даже поговорить можно, а от большинства не хочется слышать ничего, кроме вскриков и стонов. Им вообще развитая речь ни к чему. Ради очередной такой овцы я бы и заморачиваться не стал. Да ради них обычно и не приходится, они сами прут. Те, что постарше ‒ на качественный секс и харизму, те, что помладше ‒ на бабло. Бегут на свист как собачонки.
Он разглагольствовал увлечённо и вдохновенно, ни капли не стесняясь своих слов. Что это? Очередной способ воздействия? Честно выложить всю свою жизненную философию. А она должна проникнуться, оценить его откровенность? Ещё и почувствовать себя особенной, потому что сам Герман Ланской выделил её из ряда своих тёлок, которых обычно имеет, которых и за людей не считает.
Саша кивнула с нарочитым пониманием.
‒ Животных любите?
‒ А? ‒ Герман посмотрел озадаченно.
Не дошло?
‒ Ну, овцы, собачонки, ‒ перечислила Саша.
Герман улыбнулся.
