С такими людьми как Герман нельзя играть в игры, делать ставки на не сразу открывающиеся смыслы, с ними надо вести себя очевидно и прямолинейно, отвечать «нет» на любые предложения и уходить. Потому что есть у них удивительное свойство ‒ извратить любую мысль и действие, приспособить под свои устремления, и Саша опять попалась, переоценила собственные силы, не справилась. И Костя тоже не справился, у него не получилось остаться насмешливо снисходительным после того, как Герман слишком чувственно произнёс Сашино имя, и, если бы она не остановила его, он бы сорвался и устроил драку. Но остановить её саму было уже некому.
Костя. Ну почему, почему он обиделся и сбежал, когда был нужен ей больше всего? И про работу он наверняка придумал, нашёл более-менее уважительную причину, а на самом деле просто укатил в общагу, чтобы не видеть ‒ Сашу. А ведь она не поверила Дине, даже несмотря на ключ, даже несмотря на его толстовку на подруге, зато Костя… Костя не поверил ей.
Какое-то время Саша просто бродила между домов, переходя из одного двора в другой, на пустующей детской площадке уселась на качели, легонько оттолкнулась ногой от земли.
Когда она последний раз качалась? Даже не вспомнить случай, место, а вот ощущения в памяти остались и теперь постепенно оживали, успокаивали и даже завораживали, дразнили безмятежностью и возможностью полёта. Только вот люди летать не умеют, слишком приземлённые, а если вдруг потянет ввысь, тут же откуда ни возьмись появятся проблемы, чужими тяжёлыми ладонями лягут на плечи, придавят, и не избавишься от них.
Ладно, не гулять же теперь до ночи в поисках того, чего нет, да и есть уже хочется. Вроде бы должно быть не до еды, но она, видимо, слишком бесчувственная ‒ не страдает, не тревожится, не заливается слезами. В душе сухо и пусто, как на старом пожарище, выгорело до золы, до седого пепла.
Звучит красиво, но глупо. Когда действительно плохо и больно не до цветистых метафор, не до ярких эпитетов и громких восклицаний. И Варя всё без слов поняла, когда, выглянув из кухни, посмотрела вернувшейся домой подруге в лицо.
‒ Саш. Что с тобой, Саш? ‒ она вспомнила, отчего домой они на этот раз добирались не вместе, предположила сочувственно: ‒ Вы с Костиком поссорились?
‒ Нет, не поссорились, ‒ возразила Саша, но тут же передумала: ‒ Или поссорились. Я не знаю.
‒ Как это можно не знать? ‒ озадачилась Варя, принялась выяснять осторожно: ‒ Ты ему ключ отдала? И про Дину спросила? А он что?
‒ Сказал, что всё так и было.
‒ А потом?
‒ А потом… ‒ Саша сделала паузу, нарочито театральную, сама же скривилась от её неестественной наигранности, закончила: ‒ Герман подкатил.
‒ Ге… ‒ хотела переспросить Варя, но передумала, договаривать не стала, только выдохнула поражённо: ‒ Офигеть. Вовремя. И что?
‒ И ничего. Обменялись парой фраз. А потом Костя уехал на работу.
‒ А Герман остался?
У Вари глаза округлились, и уже раздражать начали эти её неестественно театральные реакции, запредельное удивление.
‒ Тоже уехал, ‒ стиснув зубы, процедила Саша, но у подруги уже опять приоткрылся рот, готовый выдать новый вопрос, и она почти прокричала предательски подрагиваемым голосом: ‒ Нет не с Костей. Сам по себе. В другую сторону.
Варя отступила, даже чуть спряталась за косяк.
‒ Саш, ну Саш. Ну прости. Я же не знала. Ты бы сразу сказала, что не хочешь говорить. По мне-то как раз наоборот, лучше в себе не держать.
Саша смущённо потупилась, пробормотала:
‒ Я в туалет.
‒ Ага, ‒ старательно закивала Варя. ‒ А потом на кухню приходи. Я салатик настрогала. ‒ И торопливо добавила, спохватившись: ‒ Если хочешь.
Поужинали в молчании. То есть Саша молчала, а Варя без остановки трындела на всякие отвлечённые темы, не требуя отклика, вроде фоновой музыки, чтобы не воцарилась вдруг неприятная напряжённая тишина. А после Саша засела за экзаменационный альбом по истории искусств.
Подобное занятие очень хорошо отвлекает, и думать особо не надо, фантазировать, просто срисовывай с натуры, точнее с изображений, найденных в интернете, и действительно слушай музыку, которая льётся из наушников прямиком в голову. Но всё равно временами она будто пропадает, звук бесследно растворяется в параллельном измерении сознания, и ловишь себе на том, что какое-то время просто сидишь неподвижно, а рука зависла в воздухе, и сжимаемый в пальцах карандаш бессмысленно целится в бумагу, так и не дочертив до конца нужную линию.
А с Костей у них и раньше не получалось видеться каждый день, но обычно в перерывы между встречами он звонил или писал что-нибудь смешное или забавно-милое, от которого губы сами растягивались в улыбку, а тут ‒ уже два дня глухого молчания. И что это значило?
Что всё кончено, но сказать прямо он не решается, надеется Саша сама сделает верный вывод? Ну нет, не может быть. Сильно обиделся и до сих пор никак не успокоится, решает, что делать дальше, стоит ли продолжать отношения? Специально её игнорирует, чтобы она подольше помаялась от неизвестности? А вдруг он думает точно так, же как Саша сама: что это она обиделась, что это она не звонит и не пишет, потому что не желает его больше видеть.
Ну нельзя же так, бесконечно изводить себя предположениями и мыслями. Ей уже и на живописи досталось за то, что часть занятия просто просидела, словно сомнамбула, и Варя поглядывает как-то чересчур жалостливо и разговаривает с ней вкрадчиво и тихо, словно с неизлечимо больной.
Конечно, можно упереться и внушить себе, что Костя однозначно обязан проявить инициативу первым, что прежде всего гордость, самолюбие и всё такое. Да ну нафиг! Только свихнёшься, накручивая себя до предела, бессмысленно выдавая предположение за предположение, которые как правило окажутся абсолютно мимо. Ну не получается у Саши и дальше только ждать и терпеть, тем более не собирается она оправдываться и извиняться, просто спросит прямо. Вот именно сию секунду.
Как раз занятия закончились, и они с Верой спустились в центральный холл, забрали куртки в гардеробе.
