Книга Жанна – Божья Дева, страница 44. Автор книги Сергей Оболенский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Жанна – Божья Дева»

Cтраница 44

Зато духовный мир Жаннетты действительно мог легче всего воспринимать именно францисканские черты, то, что было во францисканстве наиболее просветлённого. По рассказу Челано, Франциск тоже постоянно ощущал «ангелов, идущих с нами, и любил их особой любовью»; и характерно, что он особенно чтил архангела Михаила… «Мой нотариус – Христос, мои свидетели – ангелы» – эту фразу, приписываемую св. Франциску, могла бы сказать Жаннетта. Как Св. Франциск шёл с веселием, с песней по дорогам Умбрии, радуясь всему, что создал Бог, так и она всю жизнь являлась перед людьми «со смеющимся лицом», и даже, когда её держали в цепях днём и ночью, она слышала голос, говоривший ей: «Будь весела лицом». И как последовательница Франциска, святая королевна Венгерская Елизавета, она терпеть не могла тех людей, которые «стоят в церкви с таким видом, точно хотят испугать Господа Бога».

Девочка, выросшая на восточном рубеже Шампани, духовно была и в этом родной племянницей Жерсона. Жерсон тоже любил напоминать евангельский текст: «Когда постишься, помажь голову твою и умой лицо твоё». И мы знаем уже, что францисканский дух вообще и францисканская нежность к Спасителю были ему чрезвычайно близки.

Но это не мешало Жерсону выступать порой и против францисканцев. Францисканцем он не был и брал из францисканства то и только то, что само собой укладывалось в его духовный мир, – те элементы единого мироощущения, которые вообще возникали в разных кругах и переходили из одних кругов в другие, от августинцев к францисканцам и обратно, как это было, например, с учением Псевдо-Ареопагита о «божественном мраке». То же самое делала Жаннетта.

В это самое время «реформированные» францисканцы, стремившиеся восстановить первоначальную чистоту ордена, – Бернардин Сиенский, Колетта из Корби, – учили по всей Европе непрестанно призывать имя Иисусово. И факт тот, что Жаннетта носила имя «Иисус» на перстне, ставила его в заголовке своих писем, написала его на своём знамени, и его она повторяла, умирая в огне. С францисканцами её сближала и вся остальная её символика: голубь и лилия, образ Благовещения на вымпеле; общими с ними у неё были и отдельные приметы повседневной жизни – пение антифонов Божией Матери, отвращение к божбе и в особенности культ Евхаристии.

Но можно ли сказать, что всё это – специфически францисканские черты? Нет, нельзя. Это – черты и символы единого мироощущения, прорывавшегося с разных сторон. Культ имени Иисусова сам Бернардин Сиенский воспринял, по-видимому, от братства иезуитов, возникшего в Сиене лет за пятьдесят до рождения Жаннетты; своей эмблемой иезуиты избрали имя Иисуса с голубем, к тому же на синем поле, – в точности так, как будет носить Жаннетта; но иезуиты с самого начала ориентировались на августинцев, и в 1426 г., когда Жаннетта была четырнадцатилетней девочкой, они формально примкнули к августинскому ордену. Таким образом, уже здесь невозможно различить, что считать традицией францисканской, а что августинской. Но может быть, искать надо ещё дальше; культ имени Иисусова был элементом новым в западной мистике; интересно было бы проследить, не повлияло ли и здесь на мистическое францисканство, всегда проявлявшее особый интерес к православной духовности, учение византийских исихастов XIV века об очищении через повторение имени Иисусова, через его хранение в сердце и в памяти.

В 10 километрах от Домреми в Нефшато, куда крестьяне регулярно ездили на базар, существовал монастырь францисканцев, притом францисканцев реформированных. Жаннетта знала этот монастырь:

«Несколько раз – раза два или три – я исповедовалась у нищенствующих монахов; это было в Нефшато».

Можно предположить, что Роме лучше дочери знала этих монахов, потому что чаще дочери ездила на базар. Но всё-таки «исповедовалась раза два или три» – это немного.

Высказывалась догадка, что Роме состояла в Третьем – мирском – ордене Св. Франциска. Никаких доказательств этому нет; напротив, Третий орден пришёл к этому времени в упадок и во Франции был почти совершенно забыт; лишь в конце 1420-х годов реформированные францисканцы, в частности Колетта Корбийская, начали его восстанавливать; маловероятно, чтобы это движение успело так быстро дойти до Домреми.

Остаётся то, что ниществующие монахи, в частности францисканские, были, бесспорно, самым народным элементом Церкви и самым подвижным. Вовсе и не состоя в Третьем ордене, Роме должна была встречать их не только в Нефшато, но и в своих странствованиях, если верно, что она уже смолоду ходила по святым местам; она могла принимать их и у себя, когда они шли большой, людной дорогой, которая вела из Лаигра в Верден через Домреми. Не в порядке механического наследования, а как-то по-другому волны того гигантского потрясения, которое произвёл в душе Европы Ассизский Бедняк, проникали в самую колыбель нашей девочки. Они поднимали всё то, что веками вынашивалось вокруг сельских церквей Северной Франции. Уже сам Франциск, писавший только по-французски свои стихи, особо любил Францию за то, что и без его проповеди она больше всех стран поклоняется Евхаристии.

И францисканцы были, по-видимому, не единственными монахами, которых знала маленькая Жаннетта. Под самым Домреми, в Бриксе, существовал августинский монастырь, где подбирали и воспитывали беспризорных детей. Особая нежность к таким брошенным детям и симпатии к монастырям, где их воспитывали, остались у неё на всю жизнь. Вероятно, со всем этим она ещё с детства познакомилась в Бриксе. И впоследствии её духовником был августинец Пакерель.

Всего этого было достаточно для того, чтобы она переняла от францисканцев и августинцев то, что ей подходило, и слишком мало для того, чтобы она перестала быть самостоятельной. Её учили дома «иметь Иисуса в сердце», как учила этому Жерсона его мать, – ей понравилось у францисканцев в Нефшато, что они ставили имя Иисусово везде, постоянно его призывали, и она сама стала делать то же самое; ей понравились голубь и лилия, как символ чистоты, и она избрала их для себя; она хотела быть как можно ближе к Богу и решила, что нищенствующие монахи хорошо делают, причащаясь как можно чаще. Ей подошла вообще францисканская интимность со Христом, эта жажда полного слияния («Как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино»), дошедшая у св. Франциска до того, что на Анвернской горе почувствовал он себя «превращённым в Иисуса, совершенно».

В течение двух столетий, прошедших со дня смерти св. Франциска, это с удивительным упорством всплывало в религиозной жизни Европы. И в самой глубине своего сердца маленькая девочка начинала чувствовать, что она «дочь Божия» и может быть ею до конца.

А того, что ей не подходило, она не усвоила. Как и Жерсон, она не взяла от францисканства того, что в нём было несколько театрально и, я бы сказал, экзальтированно. Она была абсолютно бескорыстна, но ей и в голову не приходило считать, что до денег вообще нельзя дотрагиваться. Никогда она не любовалась своим собственным смирением, как любовался св. Франциск, заставляя перепуганного послушника публично поносить его. И никогда она не хотела стать мученицей; чтобы повиноваться Богу, она приняла решительно всё, но она боялась страдания и до конца молилась о том, чтобы, если возможно, эта чаша миновала её. Эта черта, коренным образом отличающая её от Франциска и от многих его учеников, существенна настолько, что её нужно подчеркнуть с самого начала. Поэтому и само соединение с Богом, само отношение дочери к Отцу происходило у неё по-другому, без стигматов.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация