— А если там нет гнили?..
Папик по обыкновению перебил:
— Э-э, где же это нет гнили, пороков и боли? Этого добра везде хватает, как и больной печени, съеденных зубов, желчи… Вернёмся к нашим баранам. Жэка очень просил, чтобы именно ты был. Он к тебе относится по-особому, говорит: «интеллигент», «мягкий», «деликатный». Говорит, в теннис в полную силу может играть только с тобой, только с тобой он раскован.
— Я не могу. Тоша с большим трудом достала билеты, сам знаешь, что делается на Таганке. Высоцкий в главной роли, она очень хочет.
— Ну и пусть себе идёт!
— Она со мной хочет!
— Чепуха. Спектакль-то она увидит?! А с кем, разве важно? Ты же посмотришь в другой раз, обещаю достать билеты. Могу достать и два, и четыре. Давай организуем культмассовый поход — мы с мамой, вы — с Антониной. На следующий спектакль и двинем.
— А нельзя назначить встречу на другой день?
— Жэка сильно занят. Он теперь не принадлежит себе. Случайно выдался вечер. Я просил его в другой раз, мне самому сегодня не очень удобно.
— Я поговорю с Тошей.
— Через пятнадцать минут перезвоню.
— Через полчаса.
Было время урока, в учительской никто не подходил. Потом сплошь занято. Наконец прорвался. Тоша уже ушла на урок. Я попросил вернуть её на минуточку.
— Что случилось? — Тревожный Тошин голосок выбил из головы и матч, и отцовские великие манёвры. Много лет мы уже вместе, а до сих пор я вспыхиваю, когда слышу или вижу Тошу. — У тебя неприятности? Мама? Папа? Что ты молчишь?
— Белочка, здравствуй! — говорю я. — Как живёт твой хвостик?
— У меня урок, — прервала меня Тоша. — Ты для этого позвонил?
— Ученики подождут, пока муж объяснится тебе в любви.
— Ученики, может, и подождут, я не уложусь в урок. Говори дело.
— Прости, Тошенька, дело, конечно, есть. Я, понимаешь, не знал, ни сном ни духом, сегодня неожиданная теннисная встреча, очень важная для меня…
— Папика работа?! — не то утвердила, не то спросила Тоша.
— При чём тут папик?
— Почерк его. Разрушить что-нибудь. В общем, в театр ты со мной не идёшь, и у меня образовался свободный билет?!
— Папик обещает достать на следующий спектакль…
— Я же говорю — его работа. Не переживай, я опять, по обыкновению, потерплю! Привет! — Она положила трубку.
Я разозлился. Что это она взяла моду таким тоном разговаривать со мной?! Трубки бросает! Ничего, сходит одна.
Перед театром я всё-таки позвонил Тоше, она не ответила, наверное, уже уехала.
Работа не шла. Я ходил взад-вперёд по мастерской, размахивал ракеткой, потом отрабатывал подачу, потом просто так ходил взад-вперёд, потом трепался по телефону — с Волечкой, с мамой, с Сан Санычем, который процветал на плакатном поприще, с Тюбиком. Даже Муське позвонил. Муська вышла замуж за зубного техника старше неё на восемнадцать лет, родила ему трёх детей и сидела дома в роскошной четырёхкомнатной квартире с двумя лоджиями и большим холлом. Она любила болтать по телефону и повадилась звонить в мастерскую. Рассказывала о поносах и первых шагах детей, о клиентуре мужа и о курортах, на которых они побывали. Моему звонку Муська удивилась — я никогда не звонил ей.
— Никак поссорился со своей королевой?! — воскликнула она. — Или решил взять меня в любовницы? А может, закажешь мне ребёночка?! Что-то твоя не спешит сделать тебя отцом!
Хотел было бросить трубку, но вдруг понял Муську — до сих пор, по-видимому, Муська любит меня! А ревность слепа — сколько раз я чуть было не покалечил Тошу из-за своей ревности! Я могу оправдать даже убийцу, который, застигнув жену на месте преступления, задушил её. Муська, мягко говоря, не отличается большой культурой, чешет в лицо всё, что думает, что с неё взять? Но она своей бабьей интуицией коснулась самого уязвимого — у нас с Тошей нет ребёнка и, по-видимому, никогда не будет.
— В любовницы я тебя не возьму, не жди, — подхватил я её тон. — Ребёночка от тебя не хочу, и с моей женой я не поссорился, просто трепаческое настроение. Расскажи мне, на какой фильм ты советуешь сходить?
Мы трепались, наверное, минут тридцать, пока я не вспомнил о теннисе.
— Муська, привет, спешу. — Бросил трубку и стал собираться. Теннис в восемь, а сейчас уже четверть восьмого. Светофоры, непредвиденные ситуации — мало ли что, а папикин гнев мне не нужен.
Мы с Жэкой отделали папика и его партнера под ноль. И Жэка на радостях повёл нас в баню к приятелю, с которым, кстати, вылезши из бассейна и растираясь докрасна махровыми полотенцами, мы легко договорились об Америке: моя кандидатура будет утверждена, я могу не волноваться. А после бани мы пили. Несмотря на то что я за рулём, я тоже позволил себе пару рюмок коньячка. На случай встречи с блюстителем порядка у меня имеется блатной номер с двумя нулями, мускатный орех, чтобы перебить запах алкоголя, и удостоверение МВД — я несколько раз за эти годы писал портреты высоких деятелей МВД и устраивал в их клубе свои выставки. Зато, если с коньяком я всё-таки себя ограничил, несмотря на бронебойную защиту, ел я от пуза: и красную рыбку, и балычок, и севрюжку, и икру, и отбивные.
До дома добрался во втором часу. Разделся, на цыпочках пошёл в спальню.
Стояла тишина. Наверняка Тоша видит уже десятый сон, — решил я и отправился пить.
В холодильнике всегда припасён для меня гранатовый или яблочный сок. На столе — блюдо с оладьями, на тарелке — две котлеты.
Такие котлеты делает только Тоша — воздушные, пышные, с сыром внутри.
«Родная моя Тоша!» — затопила меня нежность. Я снова на цыпочках вошёл в спальню, едва ступая. Добрался до кровати, улёгся на своё место. Повернулся лицом к Тоше. Спит. Ни шороха, ни дыхания.
Но что-то, мне показалось, не так. Я знаю, как она спит. Пусть не слышно, а дышит ведь она, дыхание лёгкое, обычно я улавливаю его. Сейчас Тоша затаилась.
— Ты не спишь?! — спросил я шёпотом.
Молчание.
А что, если спит, и я разбужу её?! Но на всякий случай я придвинулся к ней и тут заметил, что её тело легко сотрясается.
— Ты плачешь?! — воскликнул я горестно. — Прости меня, девочка моя родная! Я, в самом деле, должен был пойти на этот матч, неожиданно решилась моя поездка в Америку. Ты же знаешь, как я мечтал поездить по миру?! А тут сразу Америка! — Тоша всхлипнула. — Не обижайся, родная. Обещаю тебе достать билеты на все спектакли Таганки и «Современника», какие только ты укажешь. Я так тосковал сегодня весь день, мне так неприятно, что именно в этот день… Прости меня. — Тоша, не скрываясь, плачет. — Ну не плачь, я не могу видеть, как ты плачешь.
— Ты не можешь, — всхлипывает она.
Я обнял её, она дрожит в моих руках, худенькая, маленькая девочка.
