— А вам обязательно надо стоять? — спросил я. — Почему бы вам не побегать, как все остальные дети?
— Мы не дети! — возмутилась Андреа. — Это несправедливо — восьмым и девятым можно в классе сидеть.
— Только дети жалуются на несправедливость, — сказал я. — К тому же у восьмых и девятых уроки сдвоенные, поэтому они сейчас учатся.
— Лучше б мы тоже учились. Уж все приятнее, чем на улице мерзнуть. — Андреа дерзко посмотрела мне в глаза. От холода щеки у нее порозовели. Прищуренные глаза смотрели настороженно.
Я засмеялся:
— Вам вдруг учиться захотелось? Это что-то новенькое.
— Вы над нами только смеетесь, — сказала Вивиан, — никакого уважения.
— Я обращаюсь с вами ровно так, как вы того заслуживаете. — Я посмотрел на часы, висевшие на стене между входом в главный корпус и крылом, где располагались бассейн и спортивный зал. Четыре минуты до звонка.
Я перешел на противоположную сторону — проверить, как там четвероклассники, но не успел завернуть за угол, как оттуда вышли Ю и Эндре. Наклонив головы, чтобы ветер не дул в лицо, они топали по снегу.
— Как там пещера? — спросил я.
— Они ее разрушили! — воскликнул Ю. — Рейдар залез на крышу, и она провалилась. Вся пещера обрушилась к чертовой матери!
В глазах у него стояли слезы.
— Не ругайся, — одернул его я.
— Простите, — пробормотал он.
— Такое случается, — сказал я. — Я уверен, он это не нарочно.
— Но это наша пещера была! Мы ее прорыли! А теперь ее разрушили.
— Постройте новую, все вместе, — предложил я. — Тогда они не станут ее портить.
— Нет, не хотим, — отрезал он. — Пошли, Эндре.
И они потопали дальше.
— Если хотите, я могу вам помочь с пещерой, — сказал я, — на следующей перемене.
— Правда?
— По крайней мере, начнем вместе. Но, возможно, к нам и еще кто-нибудь присоединится.
— Да, но если вы там будете, то ломать они побоятся.
Входя через несколько минут в учительскую, я подумал, что предложение это дурацкое. Теперь придется все оставшиеся перемены копаться в снегу с малышней. С другой стороны, Ю так обрадовался. Я прикрыл за собой дверь туалета, расстегнул молнию и направил струю на фаянс, чтобы учителя не услышали плеска. Когда я мыл руки, то рассматривал в зеркале свое лицо. На несколько секунд мною завладело странное чувство, будто я гляжу на себя одновременно изнутри и снаружи — такое обычно бывает, когда смотришь себе в глаза, в которых, бесспорно, отражается состояние души; но едва я вышел из туалета, как и думать забыл об этом ощущении, как забыл о полотенце на крючке или мыле в небольшом углублении на раковине — обо всех этих предметах, которые существуют лишь в настоящий момент, которые висят или лежат в темном помещении вплоть до той секунды, когда дверь снова откроется и вошедший возьмет мыло, вытрет полотенцем руки, посмотрит в зеркало на собственную душу.
Я ужинал в гостиной, когда в дверь позвонил Нильс Эрик. Ветер наметал на него снег с большого сугроба рядом. Деревню невидимым куполом накрывал гул моря.
— Я ужинаю, — сказал я, — но уже заканчиваю. Заходи давай.
— Ты что, сразу после еды плавать собираешься? — спросил он.
— У меня на ужин рыба, — сказал я, — а рыба и сама плавает.
— Это точно, — согласился он.
— Хочешь? Икра с картошкой.
Он покачал головой, разулся и вошел в гостиную.
— Ну что? — начал он. — Как дела?
Я пожал плечами, проглотил кусок и сделал большой глоток воды.
— С чем?
— Со всем, — сказал он. — Например, с писательством.
— Хорошо.
— А с преподаванием?
— Хорошо.
— А с сексом?
— Ну-у… что тут скажешь? Не особо. А у тебя?
— Ты и сам сегодня видел, — ответил он. — Этим все и ограничивается.
— Ясно. — Я соскреб последние икринки, размазал их по раздавленной картофелине, насадил ее на вилку и отправил в рот. Губы сделались гладкими от жира.
— И перспективы в этом отношении тоже не особо радужные, — продолжал он. — Все девушки старше шестнадцати отсюда уехали. Остались школьницы и их матери. А среднее звено искоренено.
— Среднее звено искоренено, — повторил я и, встав, положил на тарелку приборы, взял в другую руку стакан и пошел на кухню. — Звучит так, как будто на них нарочно охотились.
— Но ведь так оно и есть! Если бы они до сих пор тут жили, мы выступали бы в роли охотников. Но они живут в других местах, и там на них охотятся другие.
Я поставил тарелку со стаканом возле мойки и пошел в спальню за плавками.
— До меня наконец дошел смысл выражения «Страна вечной охоты», — сказал я. — Раньше я никак не мог взять в толк, что в этом такого замечательного. Вечно бегать по лесу в поисках дичи. Оказывается, это в переносном смысле.
— Не знаю уж, что в этом такого замечательного. — Нильс Эрик заговорил громче, чтобы мне в спальне было его слышно: — Занятие мучительное, а добыча ничтожная. По крайней мере, у меня так. Куда лучше встречаться с кем-нибудь одним.
Я положил в пакет плавки и полотенце, подумал, не нужно ли еще чего-нибудь, но нет, пожалуй, это все, что требуется.
— У тебя давно в последний раз была постоянная девушка? — спросил я.
— Три года назад. — Увидев, что я собрался, он направился к двери.
— А учительницы тебе как? — спросил я.
Он нагнулся и зашнуровал ботинки, а когда выпрямился, щеки у него слегка покраснели.
— Если им захочется, то я с удовольствием, — сказал он.
По дороге мы поднимались молча — в такой ветер ходьба сама по себе требовала усилий.
Снежинки больно впивались в неприкрытые участки кожи. Когда мы нырнули в здание школы, у меня было такое чувство, словно я спустился с палубы в трюм большого корабля. Нильс Эрик зажег свет, мы, прыгая через несколько ступенек, поднялись по лестнице и, усевшись в раздевалке друг напротив друга, начали переодеваться. Ветер бился в стены и выл в вентиляции, но внутри было спокойно. Может, это от неподвижности? Помещения были пусты, вода в бассейне спокойно поблескивала.
Запах хлорки околдовывал. В голове замелькали картинки из детства, когда мы каждую неделю ездили в бассейн Стинтахаллен: бумажные кульки со сладостями, которые мы покупали в маленьком магазине, вкус леденцов в форме гаек, зеленых и черных, лакричных и мятных. Лампы, похожие на тропические водопады. Белая купальная шапочка с норвежским флагом, темно-синие очки.
Я затянул шнурок на плавках и прошел в наш небольшой бассейн. Плитка на полу холодила ноги, снег кружился в свете фонаря за окном, в подступающей к ним заоконной тьме.
