Папа сидел на диване. Одной рукой приобняв Унни, в другой он держал бутылку пива. Я радовался, что Ингве с Кристин тут вместе со мной.
Папа задавал Ингве вопросы, тот отвечал коротко, но доброжелательно. Потом Кристин решила сама наладить беседу и принялась расспрашивать про город и школу, где они работали. Отвечала ей Унни.
Немного погодя папа повернулся к Фредрику. Он обращался к нему благодушно и непринужденно, а вот от Фредрика исходила холодность, папа ему явно не нравился, и тут я его понимал. Только идиот не распознал бы в его голосе фальшивых ноток — папа словно с ребенком разговаривал, да и то явно ради Унни.
Фредрик бросил что-то дерзкое, папа на несколько секунд уставился перед собой, Унни одернула сына, хоть и ласково. От неловкости тот заерзал на стуле. Папа еще немного посидел, отхлебывая пиво, затем поднялся, поддернул брюки и пошел на кухню готовить ужин. Мы остались в гостиной и болтали с Унни. В восемь ужин был готов, а папа — пьян и пытался угодить каждому, но выходило неловко и от этого глупо. Особенно нелегко пришлось Фредрику. Мы-то к папе привыкли и ничего иного и не ждали, а Фредрик из-за этого придурка лишился матери.
Потом папа долго сидел с глупой, недовольной миной, пока наконец не встал и не скрылся в спальне. Унни последовала за ним, и вскоре они как ни в чем не бывало вернулись и стали рассказвать про отпуск и разбирательства с туристическим агентством. Как выяснилось, однажды, когда они были в отпуске, у папы случился приступ и его на скорой увезли в больницу. По словам папы, ему стало плохо с сердцем. Как бы там ни было, он подал в суд на агентство, потому что в отеле он пережил несколько неприятных моментов — повздорил с местными представителями агентства, поссорился с другими туристами и теперь настаивал, что все вокруг намеренно их притесняли, да считай что почти затравили, и папино сердце этого не выдержало. Ему пришлось два дня пролежать в больнице. Он показал нам несколько снимков, довольно неприятных, — например, две фигуры на террасе, снятые с увеличением: вот эти двое вскакивают, машут кулаками и надвигаются на того, кто их снимает. Что они такое творят? Смотри, как разозлились, комментировал папа. Скандалисты. Прямо как наш Гуннар. А Гуннар-то в чем провинился, спросил Ингве. Гуннар, переспросил папа, а я тебе скажу. Он все лето бродил вокруг нашей квартиры на Эльвегатен и все вынюхивал. Позаботиться обо мне решил, чтобы я не пил. Сам-то он такой распрекрасный, братец мой. Представь — он мне напрямую сказал, чтоб я притормозил. Собственного брата решил воспитывать! Да он еще под стол пешком ходил, когда я был уже взрослым. Мне что же, нельзя у себя на лужайке пива выпить? Это уже переходит всякие границы. А посмотри, как он к бабушке с дедушкой подлизывается. Это он дачу хочет заполучить. Давно на нее зарится. И ведь получит. Ядом своим их отравит.
Мы с Ингве молча переглянулись.
Как же он до такого опустился? Гуннар — его младший брат, который не только живет достойно, но и воспитал детей так, что они доверяют ему. Я видел это каждый раз, встречаясь с ними, в глазах у них не было ни капли страха, наоборот — своего отца они любили. Если он и упрекнул папу в том, что тот перебарщивает с выпивкой, он поступил правильно, кто еще мог бы об этом сказать? Я? Ха-ха, не смешите. А что до дачи, так Гуннар единственный из братьев ею пользовался, он обожал туда ездить. В отличие от папы. Если дача достанется папе, то он просто ее продаст.
Я посмотрел на него: глаза мутные, а на губах дурацкая ухмылка, как всегда, когда он пьян.
— Наверное, слайды лучше завтра посмотреть, — сказал Ингве, — сегодня уже поздно.
— Какие слайды? — спросил папа.
— Из Китая.
— Да, точно, — пробормотал папа.
Унни потянулась.
— Ну, — проговорила она, — пойду-ка я спать.
— Я тоже скоро приду, — сказал папа, — только поговорю еще немножко с сыновьями — они проделали такой долгий путь, чтобы увидеться со своим отцом.
Унни погладила его по голове и скрылась в их комнате. Едва за ней закрылась дверь, как Фредрик встал.
— Спокойной ночи, — сказал он.
— Ты тоже спать? — удивился папа. — Ты же не беременный! — И он захохотал, а я участливо посмотрел на Фредрика, давая понять, что я на его стороне.
— Я тоже что-то устала, — вмешалась Кристин. — Может, это после дороги, а может, от морского воздуха. Спокойной ночи!
Она ушла, а мы втроем сидели и молчали. Уставившись в пустоту, папа допил пиво и принес новую бутылку. Я пьян не был, но выпитое ощущалось.
— Вот мы и собрались вместе, — начал папа.
— Да, — сказал я.
— Как в старые времена. Помните, как в Тюбаккене было? Ингве и Карл Уве. Сидели вот так же на кухне и завтракали.
— Такое не забудешь, — сказал Ингве.
— Да, — вздохнул папа. — Но ведь и мне было тяжко. Так и знайте.
— Много кому тяжко, — возразил Ингве, — но на детях не все вымещают.
— Да, — согласился папа.
Он заплакал.
— Как я счастлив, что вы приехали, — сказал он.
— А без сентиментальности можно? — спросил Ингве. — Почему бы об этом просто не поговорить?
— Унни носит под сердцем новую жизнь. Это будет ваш брат или сестра. Только представьте.
Улыбнувшись сквозь слезы, он вытер глаза, допил пиво и свернул самокрутку.
Мы с Ингве переглянулись. Бессмысленно, он так и будет нести околесицу.
— Пойду-ка я спать, — решил Ингве.
Когда он ушел, папа ничего не сказал. Мне не хотелось оставлять отца одного, поэтому я ненадолго остался с ним, но папа молчал и уходить не собирался — он сидел, уставившись перед собой, поэтому я тоже встал и пошел спать.
На следующий день, позавтракав, мы с Ингве, Кристин и Фредриком отправились гулять по городу. Мы немного прошлись по заснеженным улицам, темным и продуваемым ветром, затем Ингве с Кристин зашли в магазин одежды, а мы с Фредриком засели в кафе. Сперва мы, чтобы было от чего отталкиваться, обменялись мнениями о музыкальных группах. Затем принялись обсуждать, чем в этом богом забытом городе можно заняться. Не киснуть же в четырех стенах. Фредрик сказал, что неподалеку есть бассейн, — может, заглянуть туда попозже? Отлично придумали, похвалила Унни, когда мы вернулись домой. Да, молодцы, послышался из гостиной папин голос, я уже много лет в бассейне не бывал. Ты что, тоже пойдешь, удивилась Унни. Ну да, а почему нет, отозвался папа. Фредрику это не понравилось, я видел, но подумал, что до вечера еще долго и, возможно, все уладится. Отвезла нас Унни, потому что папа успел выпить пару бутылок пива. Мы прошли в раздевалку и уселись на скамью.
Папа начал раздеваться.
Я отвернулся. Прежде я еще не видел, как он раздевается, никогда не заставал его за таким интимным занятием. Он сложил брюки, положил сверху носки, сел на скамейку и расстегнул рубашку.
