— И что там?
— Сам прочтешь.
Я приехал к нему через несколько дней, и мы выбросили почти все, что осталось после отца. Я забрал его резиновые сапоги, которые по-прежнему ношу даже сейчас, спустя десять лет; подзорную трубу — сейчас, когда я пишу это, она стоит передо мной на столе; сервиз и несколько книг. И вот эти его заметки.
Среда, 7 января
Встал рано, в 5:30. Тяпнул.
Вода в душе холодная.
Автобус из Пуэрто-Рико в 06:30. Тут тоже чуток принял на грудь.
И в аэропорту. Купил плеер. Самолет в 09:30. Рейс чуть отложили — в Кристиансанне в 16:40. Самолет до Осло в 17:05. Сложно.
То же самое в Альте. Встретил тут Харалдсена. Через Лаксэльв (-31°).
До дома на такси. Дома холодно. У меня с собой было — согрелся. День тяжелый.
Четверг, 8 января
Пытался встать на работу. Пришлось Харалдсену звонить и просить о помощи. Жуткое похмелье — весь день пролежал… Попробовал читать «Ньюсуик». Осилил телепрограмму. Завтра на работу?
Пятница, 9 января
Встал в 07:00. За завтраком тяжко.
Работал. Еле провел первые три урока. На большой перемене ужасный понос, поэтому урок по экономике отменил. Пошел домой лечиться ромом с колой. Творят чудеса. Спокойный вечер. Заснул до вечерних новостей.
Суббота, 10 января
Долго спал. На кухне пропустил рюмку шерри. Вечер в теплой компании — «Смирнофф» Блю и я!
Воскресенье, 11 января
Проснулся и подумал, что день будет плохой. И не ошибся!
Понедельник, 12 января
С воскресенья на понедельник спал плохо. Ворочался и слышал «голоса». Пошел на работу. Начал с английского. Плохо, когда чувствуешь себя не очень. А вечерние занятия даются еще тяжелее!
Вторник, 13 января
Еще одна бессонная ночь. Как будто тело не хочет мириться с отсутствием выпивки. Пошел на работу.
Вторник, 20 января
Опять плохо спал. Когда «снотворного» не примешь, оно вечно так. Если спишь всего 1,5 часа, работу делаешь плохо. Лютефиск на ужин — вкуснее не бывает. Вечером долго спал — до 22 часов. Работал до трех ночи. Постоянно теперь по ночам работаю!
И далее в том же духе. Он пьет каждые выходные и все чаще и чаще в будни, потом пытается завязать, держится несколько дней или даже недель, но не получается, его мучает бессонница и тревога, он слышит голоса и так изматывает себя, что когда читаешь, как он наконец идет в винную монополию или пивной магазин и возвращается домой с выпивкой, а его внутренний раздрай утихомиривается, то становится почти радостно.
Четвертого марта он записал лишь: «Ингве, Карл Уве, Кристин». На зимние каникулы мы тогда поехали к ним в гости. Папа оплатил поездку всем троим. Когда мы приехали, у Унни гостил ее сын, Фредрик. Из Кристиансанна в Берген я летел вместе с Кристин. Разумеется, из-за того, что произошло между мной и Сесилией, я немного переживал, но Кристин ни словом об этом не упомянула и общалась со мной так же, как и всегда. В Бергене к нам присоединился Ингве, и мы полетели в Тромсё, а последний отрезок маршрута летели на крохотном турбовинтовом самолетике.
Пейзаж за бортом был дикий и пустынный, редко-редко внизу показывались дом или дорога, а когда мы долетели до аэропорта, то ни о каком плавном снижении и речи не было — самолет начал снижаться почти вертикально, словно хищная птица, пикирующая на добычу, — сравнение едва успело прийти мне в голову, как он уже коснулся посадочной полосы, резко затормозил и мы уткнулись в сиденья перед нами.
Пассажиры гуськом потянулись к маленькому зданию аэропорта. На улице было холодно, облачно и сплошь бело, не считая блестящих черных проплешин на слишком крутых склонах, на которых не мог удержаться снег.
Папа ждал нас в зале прибытия, вежливый и напряженный. Он спросил, как мы долетели, но ответа не слушал. Когда он поворачивал ключ зажигания и снимал машину с «ручника», руки его тряслись. Он молчал всю дорогу, пролегавшую через пустынный, туманный и величественный пейзаж, до самого города. Я посмотрел на его руку — рычаг переключения скоростей он сжимал уверенно, — но стоило ему поднять ее, как та принималась дрожать.
Дом, обращенный окнами на море, возле которого он остановился, находился неподалеку от центра, в квартале, построенном, судя по стилю, в семидесятых. Унни с папой снимали весь верхний этаж, а из гостиной дверь вела на большую веранду. Окна казались шершавыми, и я подумал, что виной тому оседающая на стеклах морская соль, хотя отсюда до моря было несколько сотен метров.
Унни встретила нас на пороге, улыбнулась и обняла всех по очереди. Парень, по-видимому Фредрик, смотрел в гостиной телевизор. Увидев нас, он поздоровался.
Он улыбнулся, и мы улыбнулись в ответ.
Фредрик был высокий, темноволосый, его присутствие ощущалось сразу. Он опять уселся в кресло, и я пошел в прихожую за рюкзаком. Проходя мимо кухни, я увидел, что папа стоит перед холодильником и жадно пьет пиво.
Унни показала нам наши комнаты, и я отнес туда свои вещи. Когда я вернулся, пустая бутылка стояла на столе, а папа разделывался со второй. Он рыгнул и, поставив бутылку рядом с первой, вытер с бороды пену и повернулся ко мне.
Напряжение исчезло.
— Есть хочешь, Карл Уве? — спросил он.
— Пожалуй, да, — ответил я. — Но не обязательно прямо сейчас. Когда вам удобно будет, тогда и поедим.
— Я говядину купил и красное вино. Можно приготовить. Или креветки поедим. Тут, на севере, креветки крупные и вкусные.
— Меня и то, и другое устраивает, — сказал я.
Он достал из холодильника еще одну бутылку.
— Каникулы — самое время пива выпить, — сказал он.
— Да.
— Ты потом тоже выпей, за обедом.
— Отлично, — согласился я.
Ингве и Кристин уселись на диван и оглядывались, как все мы в незнакомом месте, постепенно привыкая к обстановке, и в то же время постоянно видели друг дружку, не всегда глазами, но всем существом, — так бывает у любящих, когда они во всем присутствуют вдвоем. Кристин была воплощением радости и естественности, и Ингве это шло на пользу, он словно распахивался ей навстречу и рядом с ней сиял, почти как ребенок.
Фредрик сидел на стуле напротив них и нехотя отвечал на их вопросы. На год младше меня, он жил со своим отцом где-то в Эстланне, играл в футбол, был неравнодушен к рыбалке, слушал U2 и The Cure. Я сел рядом с ним. Над диваном висела картина Сигвальдсена — ее папа забрал себе после развода, по двум другим стенам тоже были развешаны картины, которые прежде висели у нас дома. В другом углу я заметил кресла, прежде стоявшие дома, в кабинете у папы, и один из ковров тоже был оттуда же. Остальную мебель я тоже вспомнил — ее привезли из квартиры Унни.
