Позади орал Хаук. Мне только шестнадцать, выкрикивал он, мне только шестнадцать! Только шестнадцать! Я выпрямился. Они бросились прочь, Хаук и еще двое — впереди, а за ними здоровяк. Он размахивал ножом. Я встал и подошел к девчонкам. Им никто не угрожал. Марианна сбегала за туалетной бумагой, и я вытер кровь. Вскоре с другой стороны вернулись Хаук и все остальные. По-прежнему напуганные, они зашли в магазинчик и попросили продавца вызвать полицию. Запал у всех прошел, наша компания разбрелась, кроме меня, желающих продолжать не нашлось, поэтому пришлось мне возвращаться домой на такси. Сидя на заднем сиденье, я смотрел в окно, в носу пульсировала кровь, а в голове стучало.
Едва открыв дверь, я понял, что Ингве вернулся. На полу стояли чемоданы, на крючке висела его куртка, под ней — грубые сапоги… Я решил застать его врасплох, предвкушение распирало грудь, и я распахнул дверь, включил свет и прокричал: «Та-дам!» Лежавший на кровати Ингве вскочил и растерянно заозирался, а я засмеялся. Смех одолел меня, я хохотал и не мог остановиться, а он вглядывался в меня; что с тобой такое, спрашивал он, что с твоим носом, но смех мешал мне ответить, и тогда он сказал, чтобы я ложился. Иди ложись, Карл Уве, а завтра поговорим.
— Ты прямо из Китая приехал? — спросил я сквозь смех, затем закрыл дверь и прошел к себе, а там, хихикая, разделся и повалился в кровать.
Голова ощущалась как ящик, полный всякой всячины, которая перекатывается туда-сюда, когда его поднимаешь. А теперь, подумал я, голова лежит неподвижно, но в ней все равно что-то перекатывается. И заснул.
Проснулся я оттого, что лицо болело. Я вспомнил, что произошло, и в ужасе вскочил.
А потом вспомнил, что Ингве вернулся.
Вот и хорошо.
В доме слабо пахло дымом, — видимо, растопили камин. Снизу, с кухни, доносились голоса — похоже, мама с Ингве завтракали.
Надев футболку и брюки, я спустился вниз.
Они посмотрели на меня. Ингве заулыбался.
— Пойду умоюсь, — сказал я и направился в ванную.
Ой-ой-ой.
Нос был свернут в сторону чуть ниже переносицы. К тому же он здорово распух, а в ноздрях запеклась кровь. Я осторожно смыл ее и вернулся на кухню.
— Что с тобой вчера стряслось? — спросил Ингве.
— Меня ударили в лицо. — Я сел за стол и положил на тарелку булочку. — Я вообще ничего не делал, это какой-то мужик на заправке подошел ко мне и врезал ни с того ни с сего. Потом он вытащил нож и погнался за моими приятелями. Просто чокнутый.
Мама вздохнула, но промолчала, а в следующую секунду мы забыли об этом, потому что Ингве продолжил рассказ о Китае. Судя по всему, рассказывал он уже давно. Его переполняли впечатления. Он болтал без умолку, и я представлял, как вокруг Кристин собирались толпы китайцев, восхищенных ее светлыми волосами, представлял сказочную Транссибирскую магистраль, дикий Тибет и чужие, непривычные цвета. Желтые полноводные реки и поросшие деревьями горы, незнакомые города и дешевые отели, Китайскую стену, паромы и поезда, и повсюду — толпы людей, собаки, куры, настолько далекие от заснеженного морозного пейзажа, насколько это вообще возможно.
Спустя два дня, в канун Нового года, Ингве отправился в Виндилхютту, а я надел новенькие лаковые ботинки и взятый напрокат смокинг и поехал к Бассе. Туда пришла и Ханна. Я пил водку с соком, мне захотелось потанцевать с Ханной, и мы танцевали, я выпил еще, сказал, что мы должны быть вместе, хотя давно уже не виделись, что для меня это стало прямо навязчивой идеей, Ханна отшутилась, я обиделся, танцевал с другими, пьянел, и в двенадцать, когда все собрались на улице, не только мы, но и соседи, мы начали поджигать фейерверки, но запустили их лишь в последнюю секунду, так что все вокруг затрещало и загрохотало, собравшиеся вопили и кричали, грохот стоял оглушающий, а я посмотрел на Ханну — она дрожала, и какая же она была красивая, да, этого не отнимешь, почему она отвергает меня, запрещает встать рядом и обнять ее, думал я, и тут у ее ног упала ракета.
Все ахнули и отскочили.
Вот он, мой шанс. Я бросился к ракете и собрался было отшвырнуть ее ногой в сторону, когда она взорвалась. Ощущение было странное, нога погорячела, я посмотрел вниз — брюки превратились в лохмотья. Текла кровь. Даже в ботинке зияла огромная дыра! Ехать в травмпункт я отказался, кто-то полотенцем вытер мне кровь и наложил повязку, я заорал, что я лейтенант Глан и что я прострелил себе ногу, чтобы Ханна поняла, как сильно я ее люблю. В разодранных брюках, с промокшей от крови повязкой я прыгал, выкрикивая, что я лейтенант Глан. Смутно вспоминается, как я сидел в углу на стуле и плакал, но в этом я не уверен. По крайней мере, домой я вернулся около пяти, помню, что я попросил таксиста остановить возле почтовых ящиков, чтобы шум не разбудил маму, и что перед сном я спрятал брюки и ботинки поглубже в шкаф. На следующее утро я снял повязку, положил ее в пакет, пакет засунул поглубже в мусор, а рану, оказавшуюся довольно глубокой, я промыл и заклеил пластырем, после чего пошел и плотно позавтракал.
Мы проживаем жизнь не в одиночестве, но это не означает, что мы замечаем тех, с кем живем. Когда папа переехал в Северную Норвегию и рядом со мной уже не было его тела, голоса, темперамента и взгляда, он в какой-то мере исчез из моей жизни в том смысле, что его присутствие свелось к неловкости, которую я испытывал, когда он звонил или когда что-то мне о нем напоминало: внутри меня словно включалось некое поле, в котором помещались мои чувства к нему, но его самого там уже не существовало.
Впоследствии я прочитал его дневниковые записи, сделанные в то Рождество, когда он звонил мне, и в последующие недели. В них он предстает человеком, полным сил и жизни, и, возможно, именно поэтому читать их мне так тяжело — он не просто не вмещается в мои к нему чувства, он намного превосходит их, цельный живой человек в расцвете лет.
Дневники нашел Ингве. Спустя несколько недель после похорон он взял напрокат большой автомобиль, поехал в Кристиансанн и, забрав из гаража папины вещи, отправился в маленький эстланнский городок, где папа жил последние годы, и взял то, что папа оставил там. Он перевез все это в Ставангер и сложил на чердаке, дожидаясь моего приезда, чтобы разобрать все это вместе со мной.
В тот вечер осенью 1998 года он позвонил мне и сказал, что ему на миг почудилось, будто папа жив и будто он ехал следом за Ингве по шоссе.
— Представляешь — а у меня машина его пожитками набита, — рассказывал Ингве. — Прикинь, как бы он разозлился, если бы это обнаружил? Полный бред, да, но я был уверен, что это он за мной едет.
— Со мной то же самое, — признался я. — Каждый раз, когда телефон звонит или кто-то стучится в дверь, я думаю, что это он.
— Ну да ладно, — продолжал Ингве. — Я нашел его дневники. Или, скорее, записные книжки. Он каждый день немного писал. В 1986, 1987 и 1988. Обязательно прочти.
— Это что, прямо дневники? — удивился я.
— Не совсем. Просто разрозненные заметки.
