Иногда к маме приезжали подруги из Арендала, пару раз — приятельницы, с которыми она училась в Осло, а порой — те, с кем она работала в Кристиансанне. В их присутствии я вел себя как повзрослевший сын: садился рядом и поддерживал беседу, стараясь удивить их и произвести впечатление. Какой он у тебя взрослый, говорили они маме, когда я уходил, и как же смехотворно просто было их в этом убедить.
Почти все внешкольное время у меня уходило на то, чтобы написать три рецензии на пластинки, но так как расплачивались со мной за это не деньгами, то порой по вечерам я работал на паркетной фабрике. В те месяцы я старался то и дело навещать бабушку с дедушкой, потому что они видели происходящее с папой, и я изо всех сил демонстрировал им, что меня оно ничуть не изменило, а поскольку я некоторым образом олицетворял для них папу, то раз у меня все складывалось хорошо, это должно было сгладить впечатления от папиной жизни.
В школе я завел несколько знакомств. Бассе сдружился с парнем по имени Эспен Улсен — тот учился во втором классе гимназии, — высокомерным зазнайкой из Хонеса, невыносимо самоуверенным и знакомым со всеми, с кем полагается. Я прекрасно знал, кто он такой, он был из тех, кого нельзя не заметить; это он, не долго думая, поднялся на кафедру, когда в гимназии проходили выборы, и заговорил прямо на всю битком набитую столовую, а с какой уверенностью вошел он в роль председателя общества гимназистов «Идун»! Однажды на перемене он подошел ко мне. Ты, я вижу, отзывы пишешь в «Нюэ Сёрланне», спросил он. Да, ответил я. Я тебя как-то раз в прошлом году видал, сказал он, и прямо поржал тогда. У тебя значок был с Полом Янгом, а рядом — еще один, с Echo and the Bunnymen! Это вообще как? Гребаный Пол Янг? Пола Янга недооценивают, сказал я. Он расхохотался — громко и издевательски. А вот R.E.M. крутые, сказал он, и еще Green on Red — слышал их? Ясное дело, сказал я. А Wall of Voodoo — их он знает? Да ты чего, фыркнул он, издеваешься! Стэн Риджуэй вообще клевый!
Спустя пару недель он вдруг ни с того ни с сего пригласил меня на тусовку к себе домой. Почему он пригласил меня? — раздумывал я. Предложить мне нечего, ничего полезного у меня нет. Однако я согласился. Пиво у него будет, «этим не заморачивайся, расплатишься, как придешь». И субботним вечером я доехал на автобусе до моей старой знакомой — остановки «Rebel Yell», а оттуда потопал к Хонесу, где он жил, неподалеку от здания, в котором годом ранее состоялся наш провальный концерт.
Эспен Олсен жил в таунхаусе. Дверь открыл мужчина — наверное, его отец.
— А Эспен дома? — спросил я.
— Да, — он шагнул в сторону, — проходи. Он на втором этаже.
Чуть дальше по коридору я увидел мать Эспена — склонившись вперед, она обувалась.
— С тобой мы, кажется, незнакомы? — спросил отец.
— Нет еще, — я протянул ему руку, — Карл Уве.
— Так это ты Карл Уве? — сказал он.
Мать улыбнулась и тоже пожала мне руку.
— Мы, как видишь, уходим, — сказала она. — Хорошо вам повеселиться!
Они скрылись за дверью, а я поднялся по лестнице, чуть нерешительно, как бывает в чужих домах.
— Эспен? — громко позвал я.
— Я тут! — откликнулся он, и я открыл дверь, из-за которой услышал его голос.
Он лежал в ванне, закинув руки на ее края, и широко улыбался. Увидев, что он голый, я изо всех сил постарался смотреть ему в глаза. Мне ни за что на свете не хотелось пялиться на его выглядывающий из воды член, хотя меня так и тянуло посмотреть на него. Не смотри на член. Не смотри на член. И я держался, смотрел ему в глаза, и, пока я стоял там, в голове у меня промелькнуло, что никогда еще я никому не смотрел в глаза так долго.
— Не заблудился? — с улыбкой спросил Эспен. Он лежал в ванне с таким видом, словно ему принадлежал весь мир.
— Нет, тут легко было найти, — ответил я.
— Ты чудной какой-то, — расхохотался он. — Все в порядке?
— Да.
Он опять засмеялся:
— Ты как-то странно на меня смотришь.
— Нет. — Я по-прежнему глядел ему в глаза.
— Ты чего, члена ни разу не видал?
— Когда остальные придут? — не поддался я.
— В восемь, ясное дело. Я же тебе говорил. А ты взял и приперся в такую рань.
— Ты мне сказал, в семь.
— В восемь.
— В семь.
— Слушай, упертый, кинь-ка мне полотенце.
Я взял полотенце и бросил ему. Не успел он встать, как я развернулся и вышел в коридор. Лоб у меня покрылся испариной.
— Я внизу тебя подожду, ладно? — спросил я.
— Ну разумеется, — сказал он из-за двери, — только смотри не садись никуда!
Конечно, он пошутил, я это понимал, и тем не менее садиться не стал, а все расхаживал по комнате.
Но он ведь и правда сказал «в семь»?
На одной стене висели его фотографии, на которых он — ребенок и подросток — был снят вместе с другим мальчиком, наверное братом.
Когда Эспен, в синих джинсах и белой рубашке, но босиком, спустился, то прямиком направился к проигрывателю. Поставив пластинку, он дождался первых аккордов и хитро взглянул на меня.
— Знаешь, кто это? — спросил он.
— Естественно.
— И кто?
— Violent Femmes.
Он кивнул и выпрямился.
— Охеренные, да? — спросил он.
— Да.
— Пива хочешь?
— Ага, неплохо бы.
С остальными гостями знаком я не был, но, разумеется, знал, кто они такие, потому что все они учились у нас в Кафедралке. Трунн — высокий, худой блондин с треугольным лицом, большими губами и таким же большим словарным запасом. Говорить он умел, и, насколько я понял, заткнуть его было невозможно. Гисле — его полная противоположность, маленький брюнет с темными лукавыми глазами. Этот говорил мало, но когда говорил, то выходило хоть и безыскусно, но хлестко. Еще там были близнецы, Туре и Эрлинг; у меня несколько месяцев ушло, чтобы научиться их различать. Без ума от музыки, всегда радостные и живые, они болтали, перебивая друг дружку, и с теплотой смотрели на окружающих. Они сказали, что прошлой зимой видели меня на поезде в Драммен, я тогда ехал на концерт U2. Что я в одиночку поехал слушать U2 и что это выглядело странновато, они не сказали. Бассе все они давно уже знали, он был из их тусовки, но между ним и Эспеном были какие-то терки, они с трудом выносили друг дружку, хотя я так и не понял, из-за чего эти двое повздорили.
В тот вечер Бассе к Хонесу не пришел, а поскольку с остальными я знаком был шапочно, то лишь пару раз заговаривал с Эспеном, а в основном просидел молча.
Эспен постоянно подкалывал меня, стараясь меня растормошить, но добился лишь того, что я стал смущаться собственного молчания и помрачнел.
