Стейнар Виндсланн оказался как раз таким, каким, как я думал, и полагается быть журналисту. Невероятно живой. Все делает быстро. Им же надо в сроки укладываться, поэтому и материалы они строчат на одном дыхании.
И в музыке он тоже разбирается. Наверняка с Харалдом Хемпелом знаком. А может, и с какими-то группами из Осло.
Скоро и я с ними познакомлюсь!
Об этом я и не мечтал. Но теперь я — музыкальный обозреватель, и когда к нам в город приедет кто-то из музыкантов, я смогу с ними тусоваться.
Ясное дело!
Мне оставалось пятнадцать метров до перекрестка Дроннингенс гате с Эльвегатен. Если уж я оказался в этих краях, можно бы заглянуть к папе или бабушке с дедушкой.
Но имелась и загвоздка: у меня при себе было лишь семь крон, а после пяти вечера школьный проездной в автобусе не принимался. Хотя ладно, одолжу — ведь теперь-то у меня даже работа есть.
На светофоре горел красный, я остановился, нажал на кнопку на синем щитке и закрыл глаза — проверить, каково тут стоять слепому.
Наверное, лучше зайти к бабушке с дедушкой? Я у них не был с того момента, как папа переехал. Может, они боятся, что сейчас, когда мама с папой развелись, я приму мамину сторону и перестану их навещать.
А к папе забегу в четверг, после встречи со Стейнаром.
Со Стейнаром!
В эту секунду светофор затикал. Звуковой сигнал для слепых. Я открыл глаза и пошел по переходу, миновал большое квадратное здание, в котором располагался супермаркет, потом на мост Люндсбруа, где запах моря делался более острым, а свет — более ярким, вероятно из-за отражения в открывающемся здесь до горизонта море.
Вдали виднелась пара белых парусов. К берегу скользила шлюпка. Я остановился, облокотился на перила и наклонился вперед. Вода вокруг мостовых опор была зеленой.
Однажды папа упал здесь в воду. Это почти единственное воспоминание из детства, которым он поделился. Дед якобы его отлупцевал, и папа потом еще долго лежал под лестницей. Правда ли это, я не знал. Папа еще говорил, что играл в спортивном клубе «Старт» и был многообещающим футболистом, но, как выяснилось, врал на голубом глазу. А однажды он заявил, что вся музыка «Битлз» — это плагиат, что на самом деле песни для них писал неизвестный немецкий композитор, и когда я, двенадцатилетний фанат битлов, спросил, откуда ему это известно, папа ответил, что в детстве играл на пианино, и как-то раз ему достались ноты, написанные тем самым немецким композитором, вот только имя его он позабыл, но мелодии были теми же самыми, что и у битлов. Ноты у него, якобы, до сих пор сохранились. Я, разумеется, ему поверил, ведь это же мой папа. Я попросил его показать мне те ноты и сыграть на пианино мелодии. Но нет, ноты где-то на чердаке валяются, долго искать. И тогда я догадался! Он врет! Папа врет!
Когда это до меня дошло, мне стало легче, потому что репутация «Битлз» была спасена.
Я шагал вперед, потом, свернув направо, срезал дорогу, вышел на Кухолмсвейен и двинулся в гору, наверх, откуда видно было простирающееся внизу море, пустынное и синее.
Зачем только он сказал, что мы были такими бедными?
К чему это?
Я покачал головой и прошел мимо сада за сетчатым забором, где росли три яблони с темно-красными яблоками. На дорожке возле дома блестел на солнце синий автомобиль-универсал.
Услышав мой звонок, бабушка высунулась в окно, снова скрылась и спустя минуту открыла мне дверь.
— Кто это тут к нам пришел! — сказала она. — Ну, заходи!
Я наклонился, обнял ее, и она на миг замерла.
Я уже взрослый для такого, — подумал я и выпрямился.
От нее пахло так же, как и всегда, и, вдыхая этот запах, я словно погружался в детство. Мы едем к бабушке! Бабушка придет в гости! Бабушка приехала!
— Что это у тебя в ухе? — спросила она.
Я же совсем забыл!
После того как я стал носить в ухе крест, я бывал тут дважды и оба раза снимал его. А сегодня забыл.
— Это просто крест, — ответил я.
— Да, настали новые времена, — сказала она, — мальчики теперь серьги носят! Но, наверное, сейчас так и полагается.
— Да.
Она повернулась, и я поднялся следом за ней в дом. Дедушка сидел на кухне, в своем обычном кресле.
— Так это ты нас навестить решил, — сказал он.
Под часами стояла высокая голубая этажерка, которая мне всегда очень нравилась, а на столе, тоже на своей обычной подставочке, приткнулся кофейник.
— Ты теперь сережку носишь? — спросил дедушка.
— Да, это сейчас модно, — ответила бабушка. Она улыбнулась и, покачав головой, подошла ко мне и погладила меня по голове.
— Я сегодня на работу устроился, — сказал я.
— Да ты что? — удивился дедушка.
Я кивнул.
— В газету «Нюэ Сёрланне». Музыкальным обозревателем.
— А ты что, разве в музыке понимаешь? — спросил дедушка.
— Чуть-чуть, — ответил я.
— Время-то как летит, — проговорил он, — ты совсем вырос.
— Он уже в гимназии учится, — сказала бабушка, — наш гимназист! У него и девушка наверняка есть, кто бы мог подумать, а? — она подмигнула мне.
— Нет, девушки у меня, к сожалению, нету, — сказал я.
— Значит, скоро появится, — успокоила она меня, — у такого-то красивого парня.
— Ты, главное, крест этот сними, — сказал дедушка, — и девушки за тобой толпами бегать будут.
— А может, как раз на крест-то они и клюнут? — пошутила бабушка.
Вместо ответа, дедушка снова развернул газету, которую, когда я пришел, отложил в сторону. Газеты он читал по несколько часов подряд, все до последней строчки, до самого крошечного объявления.
Бабушка уселась на стул и взяла со стола пачку табака с ментолом.
— Но курить-то ты еще не начал! — сказала она.
— Вообще-то начал, — возразил я.
Она посмотрела на меня:
— Правда?
— Совсем чуть-чуть. Но пробовал.
— Но ты же не затягиваешься?
— Нет.
— Правильно, потому что затягиваться нельзя.
Она посмотрела на дедушку.
— Дед, а помнишь, — начала она, — помнишь, кто нас приучил к табаку?
Он не ответил, а бабушка облизала липкий краешек, так что получился бумажный цилиндр.
— Твой отец! — сказала она.
— Мой папа?
— Ага. Мы на дачу поехали, а он с собой сигареты взял. И сказал, что мы просто обязаны попробовать. Вот мы и попробовали. Правда, дед?
Когда он и на этот раз не ответил, она подмигнула мне.
