Пейзаж вокруг словно застыл, над холмами по ту сторону долины неподвижно висели в небе редкие облака. Я свернул на дорогу в долину, здесь все тоже было тихо, потому что кроме фермы, расположенной в километре выше по склону, с этой стороны на несколько десятков километров не было ни одного дома. Только лес и озера.
Зеленая хвоя казалась совсем светлой на солнце и почти черной в тени, но все деревья окутывала какая-то легкость, это лето делало их такими, и если зимой они стояли мрачные и замкнутые, то сейчас пропускали через себя теплый воздух и, подобно всему живому, тянулись к солнцу.
Я съехал на старую лесную дорогу. Хотя отсюда до нашего дома было всего метров двести, я ходил по ней всего раза два-три, да и то зимой, на лыжах. Здесь ничего не происходило, людей тут не было, и никого из живших по соседству детей эта дорога не привлекала: вся жизнь поселка происходила внизу, и люди жили тоже внизу.
Я думал, что вырасти я здесь — то, наверное, знал бы каждый кустик и кочку, как знал окрестности возле нашего дома в Тюбаккене. Но тут я прожил лишь три года и ничего не запомнил, ничто не наделил смыслом.
Я выключил музыку и сдвинул наушники на шею. Воздух надо мной был до того полон птичьих голосов, что казалось, их можно даже увидеть. Время от времени в кустах у обочины кто-то шуршал, и я думал, что это тоже птицы, но никого не заметил.
Дорога плавно поднималась в гору, все время в тени высоких деревьев, растущих по обе ее стороны. На самой вершине было озерцо, и я развалился в траве неподалеку — лежал на спине, смотрел в небо и слушал музыку, «Remain in Light». И думал о Ханне.
Надо еще ей написать. Такое, чтобы она ни о ком, кроме меня, и не думала.
На следующий день, когда папа после обеда собрался перевозить вещи, помощь ему не понадобилась. Коробки он вынес сам, сам же погрузил их во взятую напрокат машину, большую и белую, и уехал в город. Ездить пришлось три раза, и лишь когда дошло до мебели, потребовался помощник. Затащив в машину мебель, он захлопнул дверцы и бросил на меня быстрый взгляд.
— Ладно, на связи, — сказал он.
После чего положил руку мне на плечо.
Прежде он так ни разу не делал.
На глаза у меня навернулись слезы, и я отвел взгляд. Папа опустил руку, забрался на водительское сиденье, завел машину и медленно поехал вниз.
Я что, нравлюсь ему?
Возможно ли это?
Я вытер глаза рукавом футболки.
«Вот и все, — думал я, — больше я никогда с ним вместе жить не буду».
С лесной опушки ко мне выбежал кот. Задрав хвост, он остановился возле двери и посмотрел на меня желтыми глазами.
— Хочешь в дом, Мефисто? — спросил я. — Проголодался, что ли?
Кот не ответил, но когда я подошел открыть, боднул меня головой в ногу и, метнувшись к миске, остановился и снова взглянул на меня.
Я открыл непочатую баночку корма, вывалил в миску порядочную порцию и пошел в гостиную, где в воздухе по-прежнему висел запах духов Унни.
Я открыл дверь на террасу и вышел на лестницу. Хотя солнечные лучи больше не падали на дом, снаружи было по-прежнему тепло.
По дороге поднимался Пер, ведя рядом велосипед.
Я подошел к дороге.
— Поработал? — крикнул я.
— В поте лица! — крикнул он в ответ. — Не то что некоторые, которые весь день дрыхнут!
— И сколько на пенсию сегодня заработал?
— Да ты столько за всю жизнь не заработаешь.
Я заметил, как он посмеивается. Он был из тех, кто посмеивается и всегда выглядит старше своих лет.
Он помахал мне рукой, я помахал в ответ и вернулся в дом.
Папа забрал две картины со стены в гостиной. Примерно половину пластинок и половину книг. Все свои документы, письменный стол и канцелярские принадлежности. Диван, прежде стоявший перед телевизором, и два кресла. Половину кухонной утвари. И, разумеется, всю свою одежду.
Но пусто в гостиной не стало.
В закутке возле коридора зазвонил телефон. Я поспешил туда.
— Алло, это Карл Уве, — сказал я.
— Привет, это Ингве. Чего там у вас?
— Отец только что забрал последнюю партию вещей и уехал. Мама скоро вернется домой. Так что мы сейчас с котом тут одни. Ты где?
— Пока у Трунна. Собирался к вам заехать. Вообще-то завтра хотел, но если отец уже уехал, то, может, и сегодня вечером буду.
— Да, давай заезжай. Это ты хорошо придумал.
— Ладно, посмотрим. Попрошу Арвида подбросить меня — может, он не занят. Ну ладно. Тогда до вечера!
— Отлично, ура!
Я положил трубку и пошел посмотреть, что имеется в холодильнике.
Когда спустя примерно час к дому подъехала мама, я уже пожарил сосиски, лук и картошку, нарезал немного хлеба, достал масло и накрыл на стол.
Я выглянул на улицу. Мама заехала в гараж, вышла и, встав на цыпочки, ухватилась за ворота и закрыла их.
На маме были белые брюки, бордовый свитер и босоножки. Увидев меня, она улыбнулась. Она провела за рулем весь день и, похоже, устала.
— Привет! — сказала она, — ты один?
— Да, — ответил я.
— Как в Данию съездил? Хорошо?
— Ага, очень. А тебе как в Сёрбёвоге, понравилось?
— Да, понравилось.
Я наклонился и обнял ее, а после прошел следом за ней на кухню.
— Ты еду приготовил! — обрадовалась она.
Я улыбнулся:
— Садись. Ты столько за рулем просидела. Я сейчас только чай поставлю — не знал точно, когда ты приедешь.
— Да, надо было мне, наверное, позвонить, — сказала она, — но ты давай, рассказывай. Как в Дании-то было?
— Отлично было. Стадионы шикарные. Пару матчей отыграли. А в последний вечер устроили отвальную. Но круче всего было на вечеринке с одноклассниками. Прямо здорово.
— Ханна там тоже была? — спросила мама.
— Да. Поэтому там и было так хорошо.
Она улыбнулась. Я тоже улыбнулся.
Тут зазвонил телефон. Я вышел и снял трубку.
— Это папа.
— Привет.
— Мама там рядом?
— Да. Позвать ее?
— Нет, о чем мне с ней говорить? Мы просто хотели пригласить тебя в гости в понедельник. Устроим ужин в честь новоселья.
— Да, спасибо. А когда?
— В шесть. Ингве там не объявлялся?
— Нет, он, наверное, на Трумёйе.
— Если объявится, передай, что его мы тоже ждем.
— Хорошо, передам.
— Вот и отлично. Пока.
