— Да вроде ничего, — сказал я. — Папа со своей новой женщиной живет в доме в Твейте. Мама в Вестланн
[27] уехала. Через несколько дней вернется.
— Вы тут по-прежнему вдвоем будете жить?
— Да.
Из-за мыса показалась лодка. Длинные светлые волосы рулевого отчетливо выделялись на сером фоне, и когда мы встали и подняли рюкзаки, девушка в лодке помахала нам и что-то выкрикнула, но, одолев разделявшие нас сто метров, крик превратился в слабый писк.
Это была Сив.
Мы забросили на борт рюкзаки, уселись, и через десять минут уже сошли на берег возле ее дачи.
— Вы последние, — сказала она, — сейчас, наконец, есть будем.
Ханна была там. Она сидела за столом, одетая в белую рубашку и голубые джинсы. Челка отросла и закрывала весь лоб.
Ханна чуть смущенно улыбнулась.
Наверное, вспомнила мои письма.
Мы ели креветки. Я пил пиво, и во мне поднимался хмель, тело отяжелело, и сам я точно сделался более основательным, чем прежде, скорее всего, из-за того, что перед этим несколько дней напролет тоже пил. Опьянение не только пробралось в голову и мысли — оно вырастало из глубины тела и медленно расползалось по нему, и я понимал, что эта накрывающая меня волна еще долго не схлынет.
Так оно и оказалось. Мы прибрались в гостиной и стали танцевать, а в шхеры возле дома пришла ночь; мы вышли на улицу и купались в темноте, я, балансируя, стоял на трамплине для прыжков в воду, под черным небом, над черной водой, и, когда бросился вниз, мне казалось, что до воды мне не долететь, я падал, и падал, и падал, а потом вдруг холодная соленая вода обняла меня, и я ничего не видел, все почернело, но опасности не было, я несколько раз взмахнул руками, выплыл на поверхность и разглядел всех остальных — они стояли на берегу, похожие на низенькие бледные деревца.
Ханна приготовила для меня полотенце и теперь накинула его мне на плечи. Мы уселись чуть повыше на горе. Там, внизу, кто-то из девушек купался голышом.
— Они голые купаются, — сказал я.
— Вижу, — ответила Ханна.
— А ты не хочешь тоже голой искупаться?
— Я? Нет! Мне такое и в голову бы не пришло.
Мы помолчали.
Она посмотрела на меня:
— Ты хочешь, чтоб я искупалась?
— Да.
— Так я и знала! — она засмеялась. — А давай лучше ты?
— Вода холодная. Он скукожится.
— Он? — она улыбнулась мне.
— Да.
— Ты странный, — сказала она.
Снова молчание. Я смотрел на островки, лишь немного темнее, чем небо над ними. Над горизонтом тянулась полоса света. Ведь вряд ли это уже день занимается?
— Хорошо тут сидеть вместе с тобой, — сказал я. — Я тебя люблю.
Она быстро взглянула на меня.
— А вот в этом я не уверена, — сказала она.
— Как это — не уверена? Я только о тебе и думаю. В Вестланне — о, там, кстати, было потрясающе, хоть и без тебя, — я как будто был пьян тобой. Опьянен.
— Ты вообще пьешь много, — сказала она. — Ты поосторожнее, ладно? Ради меня?
— Я сказал — опьянен тобой.
— Да я поняла! Но давай серьезно — тебе же не обязательно столько пить?
— Я веселый христианин? Пьян Иисусом?
— Не дури. Я правда за тебя переживаю. Можно же?
— Да.
Мы замолчали. На трамплине двое пытались перебороть друг дружку.
В одном из них я узнал Бассе.
Оба свалились в воду, а собравшиеся на берегу заулюлюкали и захлопали в ладоши.
Где-то вдалеке блеснул луч маяка. Из-за открытой дачной двери доносилась музыка.
— Ты же ничего обо мне не знаешь, — сказала она.
— Знаю достаточно.
— Нет, ты видишь свое. И видишь ты не меня.
— А вот и нет, — сказал я, — ошибаешься.
Мы долго смотрели друг на дружку. Затем она улыбнулась.
— Пойдем к остальным? — предложила она.
Я вздохнул и поднялся.
— Если больше делать нечего, то хоть выпьем еще, — сказал я.
Я протянул ей руку и помог подняться.
— Ты обещал! — предупредила она.
— Ничего я не обещал. Знаешь что?
— Что?
— Пока мы будем спускаться, можно взять тебя за руку?
— Да.
Я надел брюки и пиджак, мы с Бассе поставили Simple Minds и принялись танцевать под «(Don’t you) Forget About Me», а Ханна болтала с Аннеттой и поглядывала на нас.
Я подошел к ней и смешал себе водку с соком.
— А когда на тебе один пиджак, ты секси, — сказала Ханна.
— Ты тоже так считаешь? — я повернулся к Аннетте.
— Нет, — отрезала она, — конечно, нет. Вы еще поцелуйтесь.
— Этого, похоже, никогда не случится, — сказал я.
— Может, на небесах? — поддела она.
— Вот только я в Бога не верю, — бросил я.
Ханна рассмеялась и подошла к Бассе, склонившемуся над пластинками.
— Нашел что-нибудь?
— Ну, так, — протянул он, — вот, Стинг тут есть. Но вообще мне на боковую пора. Я же завтра в Англию улетаю. И как бы на паром не опоздать.
— На пароме выспишься, — сказал я, — рано тебе еще ложиться.
Он рассмеялся:
— Это еще почему? Когда я из игры выйду, все поле твое будет. Мне нужна была она
— Ты и так уже выиграл. У меня и шансов не было.
Он взял конверт с пластинкой, слегка наклонил его, и пластинка выскользнула ему в руки. Ухватив большим пальцем за край, а остальными — за этикетку в середине, Бассе поставил ее на проигрыватель.
— Как у тебя с Ханной? — спросил он. Он подвел звукосниматель к крайней дорожке и, ухватившись за тоненькую ручку, медленно опустил иглу.
— Никак, — ответил я.
— А когда вы там, на горе, вдвоем сидели, то смотрелись прямо как голубки.
— Но этим все и ограничилось, — вздохнул я.
Из колонок полилась «If you Love Somebody, Set Them Free», и вскоре все уже танцевали.
Ночевали мы на чердаке, и на следующий день я провалялся почти до обеда — тянул время как мог, не хотел, чтобы все заканчивалось, хотел побыть там еще, не хотел расставаться с радостью, но Сив наконец приготовилась везти на материк последних гостей, я слез вниз, на обратном пути молча сидел на носу лодки, а в автобусе забился на сиденье в самом конце салона, прижался лбом к стеклу и смотрел на холмистый сёрланнский пейзаж за окном, который постепенно становился все более городским; мы остановились на автовокзале, и я пересел на автобус до дома, где теперь жили папа и Унни.
