— Очень мило! — вторил им Харалд, — хочешь пива, Лисбет?
Сказать мне было нечего. Они жили в этой комнате и так же, как и я, имели полное право там находиться. Обвинить их в том, что они пришли сюда, чтобы все испортить, я не мог, иначе раскрыл бы свои планы насчет Лисбет, и хотя она, скорее всего, догадывалась, напрямую говорить было нельзя. По крайней мере, в присутствии других — тогда она решит, будто я нарочно выставляю ее на посмешище.
— Вы какого хрена тут делаете? — спросил я.
Йогге улыбнулся.
— А вы-то сами что тут делаете? — не растерялся он.
Я с упреком посмотрел на него, и Йогге, сидя на кровати, скрючился от смеха.
Харалд протянул Лисбет бутылку пива. Она взяла пиво и улыбнулась мне.
— Круто, что твои друзья тоже пришли, — сказала она.
Как это? В смысле?
Она огляделась:
— Есть у кого-нибудь сигареты?
— Мы же футболисты, — сказал Харалд, — тут курит только Карл Уве.
— Глянь-ка, — Бьорн вытащил у себя из сумки пачку «Принц Майлд» и протянул Лисбет.
Такого чудесного шанса мне еще много лет не выпадет. А они взяли и все с полпинка испортили.
Лисбет сунула руку в задний карман моих брюк и прильнула ко мне. Член у меня опять налился кровью. Я вздохнул.
— Карл Уве, вот, держи пиво, — сказал Йогге, — мы же просто пошутили.
— Да, — проговорил я, — смешно вышло.
Он снова покатился со смеху.
Мы пробыли там еще полчаса. Лисбет болтала со всеми. Выпив все пиво, мы пошли назад, на дискотеку. Лисбет ушла оттуда примерно в час ночи, остальные остались до утра. На следующий день я мельком видел ее, мы обменялись адресами, и она заплакала. Не сильно, лишь пару слезинок обронила. Я обнял ее. А знаешь, сказал я, мы же в Лёккене встретиться можем, причем скоро. Мне туда на пароме рукой подать. Как думаешь, получится у тебя? Да, улыбнулась она сквозь слезы. Я тебе тогда напишу и договоримся, ладно? Да, ответила она.
Мы поцеловались, и когда я, шагая прочь, обернулся, она стояла и смотрела мне вслед.
Про Лёккен я, разумеется, просто так ляпнул, чтоб ее успокоить. Лисбет для меня ничего не значила, я был влюблен в Ханну, причем уже целую зиму и весну. Все мои мысли были о Ханне, мне хотелось лишь быть рядом с ней, не для того, чтобы переспать, — я не надеялся даже на поцелуй или прикосновение, нет, но когда я видел ее, то словно наполнялся светом и силой, которые, как мне казалось, не принадлежали нашему миру, а рождались где-то еще. А как иначе это объяснишь? Она была обычной девчонкой, таких, как она, тысячи, но лишь она, такая, какая есть, заставляла мое сердце трепетать, а душу — светиться. Как-то раз той весной я встал на колени перед ней, прямо на асфальт, и предложил выйти за меня замуж. Ханна катила велосипед, шел дождь, было пасмурно, мы проходили мимо многоквартирных домов в Лунде, и моя выходка ее рассмешила. Она подумала, что я шучу.
— Не смейся, — попросил я. — Я серьезно. Правда. Давай поженимся. Поселимся в доме где-нибудь на острове и будем там жить, ты и я. Мы же можем! Если мы захотим, нас никто не остановит.
Она снова рассмеялась своим чудесным переливчатым смехом.
— Карл Уве! — воскликнула она. — Нам всего шестнадцать!
Я поднялся.
— Ты не хочешь, понимаю, — не уступал я, — но я серьезно. Веришь? Я, кроме тебя, ни о ком больше не думаю. И, кроме тебя, мне никто не нужен. Мне что же, притворяться, будто этого нет?
— Но у меня же есть парень. Ты прекрасно это знаешь!
— Да, — я кивнул.
Я прекрасно это знал. Она гуляла со мной только потому, что ей это льстило, и потому, что я был не похож на всех остальных ее знакомых. Надежда на то, что однажды мы с ней будем вместе, испарилась, но даже несмотря на это я не сдавался, я ни за что не сдался бы. Поэтому возвращаясь из Дании, стоя на палубе парома и щурясь на низкое вечернее солнце, глядя на синее море со всех сторон, я думал о Ханне, а не о Лисбет.
По прибытии в Кристиансанн домой я не собирался — наш класс устраивал вечеринку на даче в шхерах, и Ханна туда тоже вроде бы хотела прийти. Тем летом я написал ей несколько писем, два — из Сёрбёвога. Там я в полном одиночестве гулял с плеером вдоль реки и думал о ней. Там я просыпался по ночам и выходил на улицу, под мерцающее звездное небо, поднимался к водопаду, карабкался вдоль него наверх — лишь для того, чтобы сидеть там вверху и думать о ней.
В ответ я получил от нее одну открытку.
Но после того случая с Лисбет моя уверенность окрепла и не таяла ни от зрелища бескрайнего моря, ни от той огромной, жившей во мне тяги, настолько сильной, что она выгоняла меня по ночам на улицу и заставляла плакать от красоты этого мира, — тяги, которую я не в силах был ни использовать, ни истребить.
— Здоро́во, Лось, — сказал у меня за спиной Йогге. — Последнее пиво осталось — хочешь?
Я кивнул, он протянул мне банку «Туборга» и уселся рядом.
Я открыл банку, и на блестящей крышке собралась пена. Я всосал пену, запрокинул голову и сделал порядочный глоток.
— Пить четыре дня подряд — с этим ничто не сравнится! — сказал я.
Он засмеялся, как всегда, странновато, словно на вдохе, этот смех так и тянуло передразнивать, чем многие и занимались.
— А ничего телочка, эта твоя Лисбет, — сказал он, — как ты ее склеил вообще?
— Склеил? Я в жизни никого не клеил, — удивился я, — ты не по адресу.
— Вы неделю тискались. Она к тебе в комнату приходила. Если это не называется склеить, то уж тогда не знаю.
— Но это же не я! Она сама! Это она ко мне первая подошла! И положила руку мне на грудь. Вот так, — я уперся ладонью ему в грудь.
— Эй, ну-ка прекрати! — заорал он.
Мы рассмеялись.
— Ну, не знаю. — Он посмотрел на меня: — Как по-твоему, у меня когда-нибудь девушка будет? Только честно?
— Когда-нибудь? Честно?
— Кончай стебаться. Ты думаешь, кто-то на меня вообще позарится?
Йогге был единственным из моих знакомых, кто способен был всерьез задаваться такими вопросами. Он умел быть искренним. Он был добрым, словно ангел. Но красивым его мало кто назвал бы. Или элегантным. Крепкий — это было ближе к истине. Солидный. На сто процентов надежный. Умный. Хороший человек. С чувством юмора. Но не фотомодель.
— Кто-то наверняка позарится, — ответил я, — ты просто метишь высоко. В этом твоя проблема. Тебе нужна… кто уж там?
— Синди Кроуфорд, — подсказал он.
— Сам тоже кончай стебаться, — сказал я. — Я серьезно. Ты о ком говоришь-то обычно?
— О Кристин. Ингер. Мерете. Венке. Тересе.
Я всплеснул руками:
