— Ага, похоже.
— Прямо слишком похоже?
Он улыбнулся:
— Нет, не сказал бы. Но что именно они вдохновили тебя на то, чтобы написать этот рассказ, заметно.
— А про кровь как тебе? Примерно в середине, там, где все в настоящем времени?
— А я, по-моему, и не заметил.
— Вообще-то мне самому этот фрагмент больше всего нравится. Там про то, как он смотрит на Гордона и видит кровь, и артерии, и плоть, и жилы. И повествование получается такое насыщенное.
Нильс Эрик кивнул и улыбнулся.
А потом снова повисла тишина.
— Писать оказалось проще, чем я думал, — сказал я, — это мой первый рассказ. Раньше я статьи для газет писал и прочее такое. Поэтому я сюда и приехал — хотел попробовать книгу написать. Сел, начал — и все, ничего страшного. Никакой магии.
— Ясно, — ответил он, — ты и дальше собираешься этим заниматься?
— Да, я только в этом смысл и вижу. Хочу на каждых выходных по одному рассказу писать. Ты, кстати, читал Хемингуэя?
— Разумеется. Как же без него.
— Вот и у меня чуть похоже. Сразу к делу. Просто и ясно. И по существу.
— Да.
Я снова налил вина и выпил его.
— Ты не думал, как оно все было бы, если бы ты попал в другую школу? — спросил я.
— В смысле?
— Ну, ты же попал в Хофьорд совершенно случайно. Мог бы попасть еще куда-нибудь. А там бы и люди были другие, и события не такие, как здесь.
— И, самое главное, сейчас не мы, а двое других красавцев сидели тут, слушали вино и пили Криса Айзека. Или наоборот. Винили пилы и пилили винил. Нет, все переврал. Или перервал? Все шиворот навыворот! Нет, выворот за шиворот! Короче, полный винегрет! — Он расхохотался. — Выпьем, Карл Уве, — и спасибо судьбе за то, что тут сидишь именно ты, а не кто-нибудь еще!
Мы подняли бокалы.
— Хотя, будь тут еще кто-нибудь, я, пожалуй, и ему то же самое сказал бы, а?
В дверь позвонили.
— Это, похоже, Тур Эйнар. — Я встал.
Когда я открыл дверь, он стоял, повернувшись ко мне спиной, и оглядывал окрестности. Горные склоны окутывал сероватый августовский свет, казалось, совершенно иного происхождения, чем тот, что струился с неба, потому что небо было синее и блестящее, словно металл.
— Здорово! — сказал я.
Тур Эйнар нарочито медленно повернулся ко мне. Мол, вот он я, и времени у меня вагон.
— Привет, — сказал он, — можно к тебе?
— Естественно, заходи.
И он зашел, двигаясь с продуманной обстоятельностью, которую я отметил в нем в тот самый момент, когда с ним познакомился. И любое свое движение он сопровождал улыбкой. Он поднял руку и поздоровался с Нильсом Эриком.
— О чем перетираете? — спросил он.
Нильс Эрик улыбнулся.
— Перетираем про рыбу, — ответил он.
— Про рыбу и кисок, — сказал я.
— Соленая рыба и свежие киски или свежая рыба и соленые киски? — спросил он.
— А растолкуй-ка, в чем соль, — подыграл ему я.
— Растолкуй соль или растолки соль? Потому что это две большие разницы. Как и рыба с кисками. Впрочем, сходство имеется. И немалое.
— Растолкуй соль? — повторил я.
— От растолкуя слышу! — Он расхохотался и, подернув вверх брюки, уселся возле Нильса Эрика.
— Ну что? — спросил он. — Подвели итоги недели?
— Как раз подводим, ага, — ответил Нильс Эрик.
— Похоже, компания отличная складывается, — сказал Тур Эйнар.
— Ты про учителей? — спросил я.
— Ага, — ответил он. — Вообще-то я всех и раньше знал, кроме вас двоих.
— Но ты же не местный? — уточнил Нильс Эрик.
— У меня бабушка тут живет. Я сюда с детства приезжаю на лето и на Рождество.
— Ты же и в гимназии тут учился, да? — спросил я. — В Финнснесе?
Он кивнул.
— Ты не знаешь тут одну девчонку — ее Ирена зовут? — спросил я. — Из Хеллевики?
— Ирена, ага, — он расплылся в улыбке. — Не так хорошо, как хотелось бы. А что? Ты ее знаешь?
— Знаю — это сильно сказано, — сказал я, — но я ее в автобусе встретил, когда сюда ехал. Мне показалось, она ничего так.
— Вы с ней сегодня вечером увидитесь? Такой у тебя план?
Я пожал плечами.
— По крайней мере, она тоже прийти собиралась, — сказал я.
Когда мы спустя полчаса вышли из квартиры и двинулись вверх по холму, меня переполняла чистая радость, какую обычно приносит белое вино, — мысли наталкивались друг на дружку, словно пузырьки, а затем лопались, выпуская на волю спрятанный в них восторг.
Мы сидели у меня в квартире, думал я, замирая от восторга.
Мы — коллеги и постепенно становимся друзьями, думал я.
И я написал охрененно крутой рассказ.
Восторг, восторг, восторг.
И этот свет, тускловатый здесь, внизу, среди людей и людских предметов, словно бы сопровождаемый тонко отполированным мраком, который, растворяясь в свете, не одолевал и не вытеснял, а лишь слегка приглушал и смягчал его, такой сверкающе ясный и чистый там, в вышине.
Восторг.
А еще тишина. Шум моря, наши шаги по гравию, какие-то звуки откуда-то издалека — стук двери или оклик, и все это в коконе тишины, которая будто вырастала из земли и окутывала нас чем-то, что я хоть и не называл изначальным, но ощущал именно так, вспоминая тишину в Сёрбёвоге и летние ночи моего детства, тишину над фьордом у подножия огромной, полускрытой в тумане горы Лихестен. Эту же тишину я, захмелевший, ощущал и здесь, шагая в гору вместе с моими новыми друзьями, и хотя ни тишина, ни свет вокруг не были для меня главными, настроение они создавали.
Восторг.
Восемнадцать лет, иду на вечеринку.
— Вот там она живет, — Тур Эйнар показал на дом, мимо которого я проходил несколько дней назад.
— Большой дом, — сказал Нильс Эрик.
— Да, она с парнем живет, — добавил Тур Эйнар, — его зовут Видар, и он рыбак.
— А кем еще ему быть? — пробормотал я, остановившись возле двери и протянув руку к звонку.
— Просто открывай и входи, — скомандовал Тур Эйнар, — мы же в Северной Норвегии!
Я распахнул дверь и вошел в дом. Откуда-то сверху доносились голоса и музыка. Над лестницей висели клубы табачного дыма. Мы молча разулись и поднялись на второй этаж. Двери там не было, прямо располагалась кухня, слева — гостиная, а дальше направо — видимо, спальня.
