— Мы единокровные сестры. У нас общий отец. Но росли мы не вместе. И у нее своя жизнь.
— Она в Финнснесе живет?
— Да. Учится на механика. Любит мотоциклы. И мотоциклистов!
— Ясно.
В дверях появился Видар. Он окинул взглядом стоящих на улице и остановил его на нас. Он несколько секунд смотрел на меня и Хеге, а потом зашагал к нам. Видар был пьян и поэтому старался идти прямо и не шатаясь. Плотный и коренастый, в распахнутой на груди рубахе, с болтающейся на шее золотой цепью, он встал рядом.
— Так вот ты где, — проговорил он.
Хеге не ответила. Он посмотрел на меня.
— Чего-то тебя в последнее время не видать. Ты давай заходи. Или ты, может, заходишь, когда меня нет?
— Случалось и такое, — подтвердил я, — например, пару недель назад мы, учителя, все у вас собирались. Но в основном я по вечерам дома сижу, работаю.
— А как тебе вообще Хофьорд?
— Тут отлично, — сказал я.
— Нравится?
— Ясное дело.
— Вот и хорошо, — сказал он, — когда учителям у нас нравится. Это важно.
— Пошли внутрь? — предложила Хеге. — Холодно.
— Я еще чуть-чуть тут постою, — сказал я, — надо голову проветрить.
Они вошли внутрь, рядом с ним Хеге выглядела совсем худенькой. Но она все равно крутая, подумал я и снова повернулся к деревне, тихой и спокойной на фоне коловращения людей и их желаний в здании за моей спиной.
Немного погодя после того, как музыканты отыграли, музыку тоже выключили, а гости начали расходиться. В зале включили свет, яркий и мигающий, и волшебство, которым полумрак укутывал все вокруг, развеялось. Пол, совсем недавно бывший свидетелем самых горячих и сладких мечтаний, был голым, пустым и перепачканным грязью и гравием от сапог, топтавшихся по нему весь вечер. Пространство под потолком, прежде пульсировавшее красными, зелеными и синими огнями, словно опущенными под воду, или мерцавшее подобно звездному небу, теперь тоже опустело, оставив после себя лишь длинные лампы, пару прожекторов да дурацкий дешевый блестящий дискошар посередине. Столы, за которыми мы сидели, проникаясь человеческим теплом, стояли сикось-накось, под ними валялись пустые бутылки и пачки из-под сигарет, кое-где виднелись осколки разбитых бокалов и обрывки туалетной бумаги, которые кто-то машинально притащил из сортира. Столешницы были залиты самой разной липкой дрянью, на них темнели прожженные пятна от сигарет, повсюду стояли переполненные пепельницы, громоздились составленные друг на дружку чашки и стаканы, высились пустые бутылки всех фасонов, дешевые термосы с перепачканными кофе носиками. Лица тех, кто еще не ушел, казались усталыми и безжизненными, — кости обтянула кожа, бледная и морщинистая, глаза превратились в сгустки студня, — а тела у одних едва не лопались от жира, а у других были такими тощими и костлявыми, что невольно наводили на мысль о дочиста обглоданном скелете, который совсем скоро будет лежать где-нибудь на продуваемом ветрами кладбище, в просоленной земле возле моря.
Да, при свете смотреть было не на что. Но потом появились шесть девушек, одетых футболистами, — они пришли убирать и теперь с подносами и тряпками лавировали по залу, словно жизнь, победившая смерть. Я бы вечно на них смотрел, но сейчас важно было произвести правильное впечатление, не надоедать, не глазеть и не липнуть, поэтому я вышел на улицу, перекинулся кое с кем парой слов и все старался выяснить дальнейший ход событий, иными словами, разузнать, где все собираются пить дальше, — на тот случай, если Ине не пойдет к нам.
Спустя четверть часа толпа перед домом культуры поредела, и я набрался смелости. Ине вместе с еще одной девушкой передвинули стол в угол возле сцены, а потом вытерла ладонью лоб и, положив другую руку на бедро, глянула на меня.
— После этой адовой работы ты заслужила отдых, — сказал я, — я знаю один домик возле моря. Там ты отдохнешь и наберешься сил.
— И никто меня не потревожит? — спросила она.
— Нет, — улыбнулся я.
Она уперлась большим пальцем в подбородок, а указательный прижала к щеке и, подняв брови, разглядывала меня. Господи, какая же красавица.
Прошло пять секунд. Прошло десять.
— Ладно, — сказала наконец она. — Пошли. Мы все равно уже закончили. Я только переоденусь.
— Я снаружи подожду, — сказал я и побыстрее отвернулся, чтобы она не заметила моей улыбки до ушей.
Я стоял в темноте и ждал, и, когда она через несколько минут вышла на крыльцо, застегнула молнию на темно-синем пуховике и поправила белую вязаную шапочку, сердце у меня глухо заколотилось.
Она остановилась передо мной, надела варежки, тоже белые, и взяла сумку в другую руку.
— Ну, пошли? — спросила она так, будто мы знали друг дружку много лет.
Я кивнул.
Мы пошли вниз по дороге, и вся легкость исчезла. Остались лишь Ине и я. Мы брели по заснеженной дороге, и — о, как же я ловил каждое ее движение, каждый жест!
Высокая и стройная, с крутыми бедрами, маленькими ножками, небольшим детским носиком, Ине тем не менее не вызывала умиления, меня не тянуло опекать ее, и самым притягательным в ней были для меня ее холодность и сила.
Когда ее глаза не искрились жизнью, они были темными и спокойными.
Это я разбудил в ней жизнь, это меня она ждала, это я расшевелил ее.
Мы уже подошли к моей прежней квартире.
— Где ты живешь, когда сюда приезжаешь? — спросил я.
— У мамы, — она показала куда-то направо, — она вон там живет, внизу.
— Ты в местной школе училась?
— Нет, я выросла в Финнснесе.
— И сейчас учишься на механика?
— Ты что, с Хеге говорил? — Она повернулась ко мне.
— Нет, — ответил я, — просто угадал.
Мы умолкли. Мне стало не по себе, и, чтобы скрыть волнение, я старался думать о чем-нибудь другом. Мой опыт подсказывал, что как собаки чуют страх, так девушки чуют неуверенность.
Еще издалека я заметил, что у нас в гостиной горит свет. Когда мы вошли, там сидели Нильс Эрик, Тур Эйнар и Хеннинг. Они слушали Ника Кейва и пили — похоже, красное вино. Мы уселись на диван. Атмосфера была такая, какая бывает после праздника, вся энергия пропала, все смотрели пустыми взглядами да изредка отпивали из бокалов. Пару раз Тур Эйнар попытался пошутить, но никто его не поддержал, все лишь улыбались, — вежливо, но безразлично.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил я Ине. — Бокал красного? Стопку водки?
— А пиво у вас есть?
— Нет.
— Ну, тогда немножко водки.
Я прошел на кухню, как обычно холодную, достал из шкафа два стакана, плеснул в каждый водки и добавил «Севен-ап», раздумывая, как действовать дальше. Может, стоит выждать? Остальные наверняка скоро разойдутся, и тогда мы с ней останемся наедине. Но если они не уйдут, если просидят еще с полчаса, то велика вероятность, что уйдет сама Ине. Здесь ей делать нечего. А может, просто позвать ее в спальню?
