Она посмотрела на меня.
— Романтика — это когда сильный мужчина хорошенько тебя отжарит, разве нет?
Я вспыхнул, схватил зажигалку и прикурил. А потом рассмеялся:
— Тут уж ничего не могу сказать, не знаю. Мне сложно представить.
— Ты что, никого хорошенько не отжаривал?
Я поймал на себе ее взгляд и посмотрел ей прямо в глаза.
— Да нет, отчего же, — я отвел глаза, — я про твои ощущения. — Я встал и подошел к пластинкам. — Что-нибудь поставить? — я обернулся к ней.
— Да что хочешь, — сказала она, — мне все равно скоро уходить.
Я поставил последний альбом deLillos
[51] под названием «Раньше мы любили снег».
— Основное преимущество переезда в том, что мне больше не придется слушать этих двоих. — Я ткнул пальцем в потолок.
— Туриль и Георга?
Я кивнул.
— Слышимость здесь невероятная. Особенно в спальне. И если придерживаться твоего определения романтики, то в ней у них недостатка нет.
— Повезло Туриль.
— Судя по звукам, ему тоже.
Я снова опустился на диван.
— Тебе же Туриль не очень нравится? — спросил я.
— Да, не сказать, чтоб нравилась.
Она скривила губы в притворной улыбке, подняла голову и делано прощебетала:
— Она такая добрая и милая, что на нее смотреть тошно, а еще она ужасно выделывается.
— Выделывается? — переспросил я.
— Ну да. Или ты и впрямь думаешь, что, когда на нее никто не смотрит, она тоже так себя ведет? — Хеге выпятила грудь, не поднимаясь с дивана, вильнула бедрами и кокетливо убрала со лба локон.
Я улыбнулся.
— На меня это не действует, — сказал я, — а вот на Нильса Эрика — еще как. Сегодня Туриль наклонилась к холодильнику, так Нильс Эрик сразу в туалет метнулся.
— Вот видишь. Она знает, что делает. А тебе она как?
— Туриль? — я фыркнул. — Она на двенадцать лет старше меня.
— Это да, но тебе она нравится?
— Не скажу, чтоб совсем не нравилась. Она симпатичная.
Мы помолчали. В окнах отражались лампы, а между ними виднелись нечеткие контуры мебели, и сама комната словно была залита водой.
— Что в пятницу собираешься делать? — спросила Хеге. — Решил уже?
— Нет. Пока нет.
— Я хотела некоторых практикантов позвать в гости. Пиццу приготовлю, пива выпьем. Придешь?
— Конечно.
Она поднялась.
— Пора домой выдвигаться. Спокойной ночи, писатель-недоучка.
— Ты давай поосторожнее, а то я тоже буду обзываться, — предупредил я.
— Я женщина. Женщин обзывать некрасиво. Для тебя либо Хеге, либо фрёкен. И цветы у тебя залиты. Ты их просто утопил.
— Значит, вот в чем проблема? Я думал, главное, чтобы они не высохли.
— Нет, обычно все бывает наоборот. Бедные цветочки. Достались убийце, причем самому ужасному, который убивает, сам того не понимая.
— Вообще-то мне жаль, когда они гибнут, — сказал я.
— А рыба? — спросила она.
— В смысле — рыба?
— Когда рыба гибнет, тебе тоже жаль?
— Вообще-то, да. Самое жуткое — когда вытаскиваешь ее из моря, такую живую и бодрую, и должен лишить ее жизни.
Она рассмеялась:
— Такого в наших местах еще никто не говорил. Это неслыханно. Ты первый.
— Но ведь тут есть один рыбак, который всю жизнь страдает от морской болезни, — сказал я. — Это то же самое.
— Нет, не то же. Но мне и правда пора.
Я проводил ее до двери.
— Ну что ж, фрёкен, доброй вам ночи, — раскланялся я. Я молча ждал, когда она оденется, и улыбнулся, когда она так укуталась, что между шарфом и шапкой выглядывал только нос. Попрощалась и скрылась в темноте.
На следующее утро первые два урока были у меня с третьим и четвертым классами. Я проснулся за десять минут до начала уроков, оделся и побежал к школе, а небо надо мной было таким же темным и жутким, как и за десять часов до этого, когда мы с Хеге попрощались.
В класс тихонько, на цыпочках, вошли дети. Одетые в вязаные свитера, с заспанными глазами и разлохматившимися от шапок волосами, они казались мне маленькими и ранимыми, и я не понимал, как я вообще способен порой на них сердиться. Но в течение дня именно это и происходило — их крики и визг, ругань и драки, игры и возбуждение заставляли меня видеть в них не маленьких людей, а только то, что ими владеет.
Ю поднял руку.
— Что такое, Ю? — спросил я.
Он улыбнулся:
— Что мы будем делать на первом уроке?
— Терпение — и узнаешь, — сказал я.
— Вы нам в конце второго урока почитаете, как обычно?
— Поживем — увидим. Слышал такое выражение?
Он кивнул.
— Вот и хорошо, — сказал я.
Дверь в коридоре постоянно открывалась, и в наше крыло заходили ученики. Я машинально поднимал глаза и смотрел на них. Мои прошли направо — у них был урок с Нильсом Эриком. Тот уже сидел за столом и ждал, когда они утихомирятся.
В коридоре появились Рейдар и Андреа. Брат и сестра, шли в школу вместе и вместе опоздали, нечему тут умиляться.
Рейдар побежал было к нам, но вспомнив, что бегать запрещено, резко остановился, посмотрел на меня и торопливо зашагал к своей парте. Из коридора на нас смотрела Андреа. Я перехватил ее взгляд, она быстро отвела глаза и вошла в свой класс. Движения ее, которые призваны были смотреться естественно, выглядели натужными и вымученными, она словно принуждала себя.
— Привет, Карл Уве. — Рейдар улыбнулся.
Обращаясь ко мне по имени, он явно рассчитывал избежать замечания по поводу опоздания. Маленький хитрый бесенок, вот он кто.
— Привет, Рейдар, — ответил я. — Садись. Ты весь класс задерживаешь.
Андреа в меня влюблена.
Ну разумеется.
Тогда ее поведение становится понятно. Взгляды, смущение, румянец.
По телу у меня разлилось тепло. Я встал и подошел к доске.
— Что значит «профессия»? — спросил я. — Кто знает?
Бедная девочка!
— Работа, — поспешил с ответом Рейдар.
— Если знаешь ответ, подними руку, — сказал я.
Он поднял руку. К счастью, не он один. Я показал на Ловису.
