Услышав звуки радио, Уильям поворочался в корзине и, выметнув кулачок, почесал переносицу. Затем издал не очень громкий пробный вопль. От которого сам некоторым образом встревожился; набрал в лёгкие воздуха и крикнул-позвал позаливистее.
Маркус вышел за дверь, на самых невероятных цыпочках, и прислушался.
Уильям позвал ещё раз, уже не так настойчиво.
Но тут подала голос миссис Ортон:
— Молодой человек, а молодой человек! Ребёнок плачет.
Маркус ничего не ответил. Тогда миссис Ортон взяла оказавшуюся под рукой книжку и громко постучала ею по столику. Слыша это, Уильям заголосил. Маркус прокрался на верхнюю лестничную площадку.
— Молодой человек, ну-ка взять его. Посмотри, что там с ним.
— Может, он пытается снова уснуть?
— Вот уж нет.
Маркус открыл дверь комнаты Стефани и вошёл. Сотрясающаяся плетёная корзинка стояла близ накрытой белым кровати, у окна. Вопли Уильяма обрели неутомимый ритм, как будто дышать и вопить — одно и то же. Маркус приблизился. Младенец сердито бился всем телом, сбрыкнув с себя одеяльце. Личика не различить, только цвет его меняется — от бледно-розового, в момент вдоха, до гневно-пурпурного, в момент крика. Маркус склонился и, подхватив младенца под спинку (вспомнил, как это делала Стефани), взял на руки лежачим. Оказывается, он легче, чем можно подумать; будто из лоскутков; но в этой податливости что-то опасное. Младенец затаил дыхание, лиловея, и тут уж выдал свой самый звучный и жалобный вопль. Невероятно бережно держа Уильяма на руках, но всё ещё лежащим на спинке, Маркус стал медленно продвигаться к лестнице.
Перед верхней ступенькой он помедлил, перехватил тельце чуть поудобнее, для спуска. Глаза его встретились с тёмными гневными глазками. А этот младенец — не прост. На вид беззащитный, плачет, однако ж не молит, а властно требует!..
Маркус спустился на две-три ступеньки. Ещё на несколько.
— Ну кто ж так ребёнка держит-то? — раздался из кресла голос миссис Ортон.
Стефани разложила на библиотечном столе книги. Здесь имелись два пластмассовых стола на металлических ножках. А вокруг были полки с художественной литературой, книгами о политике, домоводстве и садоводстве, об уходе за ребёнком, даже раздел «Философия». Никогда ещё прежде она не пробовала работать с текстом без внешней надобности: то нужно было писать рассуждение на заданную тему, то готовиться к экзаменам, а потом уж и к урокам в школе.
Другие надолго обосновавшиеся посетители библиотеки — мужчины. Двое из них бродяги: один (в свитере цвета рыжеватой глины, местами дырявом) почитывал газету, другой (в чёрном строгом пальто, похожий на сотрудника похоронного агентства) присел за высокой стопкой томов «Британской энциклопедии». Третий был глубокий старик, очень маленький, очень аккуратно одетый, с лупой в дрожащей руке, чья стопка книг не позволяла судить о сфере увлечений: «История английских деревьев», «Происхождение видов», «Открытое общество и его враги», «Домашнее выращивание пряных трав». И наконец, четвёртый — тщедушный юноша, похоже студент, с учебником математики.
У полок с романами стояли и тихонько болтали две или три женщины, на вид домохозяйки.
Стефани собиралась прочесть «Оду бессмертия», просто прочесть внимательно от начала и до конца. В голове у неё уже давно зрело смутное намерение: если подойти к делу толково, то, пожалуй, можно накатать о Вордсворте докторскую при новом Северо-Йоркширском университете. Но в данную минуту она чувствовала страх и неуверенность. Выговорить для себя эту щёлку во времени и пространстве для думанья было нелегко — и что же? Ей решительно не думалось! Это тревожно напомнило древние свободные учебные дни, когда тебе давали задание сроком на неделю-другую, однако в первый день, сколько ни высиживай, ничего не получалось. Прежде нужно было освободить голову от шелухи повседневных забот, заурядных мыслей: не забыть купить кофе; я, кажется, влюблена; жёлтое платье надо почистить; Тим чем-то недоволен; что же такое творится с Маркусом; как мне вообще успевать всё на свете? Должно было пройти какое-то время, прежде чем задача вообще начинала казаться выполнимой, ещё какое-то — прежде чем начинала жить в сознании, и лишь затем, ещё дни спустя, завладевала вдруг всем существом, становилась как воздух. До настоящей мысли всегда было некое дуракаваляние, когда ничего не происходило, лишь позёвывание, посматривание по сторонам, пошаркивание по полу туфелькой, по сути — отлынивание от того, что затем станет восторгом, наполнит энергией. Где-то внутри должен был ожить, засновать таинственный челнок, продёргивая новую нить утка под забытые, но приподнятые нити основы: ряд за рядом — ткань мысли. Она отобрала от Маркуса и свекрови и — что хуже всего — от Уильяма (он-то постоянно брезжил в сознании, не давал себя забыть ни на минуту) этот скромный досуг, его хватит на предварительное безделье, на раскачку, но успеешь, сумеешь ли сосредоточиться? В будущем надо научиться думать без раскачки, сказала она себе, иначе ничего не добьёшься. Перехитрить свою голову, думать везде и всегда — в очереди на автобус, в автобусе, в туалете, на кухне, готовя еду или сражаясь с горкой грязной посуды. Вот, уже подступает какая-то усталость… она зевнула… время шло…
Маркус, не говоря ни слова, вручил Уильяма миссис Ортон. Та сразу притиснула его к груди — вопли сделались задушенными — и похлопала по попке. Маркус тревожно навис сверху — а что как младенец и впрямь задохнётся? Слишком уж он хрупкий, а миссис Ортон — настоящая туша. Маркусу внушало омерзение раздувшееся сияние искусственных шелков и особенно — её лилово-красные руки, как высовываются они из манжет с кругленькими пуговичками, похожими на капельки растопленного жира.
Тут Уильям издал, помимо задушенного крика, ещё один звук: стиснув беззубые дёсны, налившись личиком попеременно ало, ярко-красно, сине-лилово и затем вдруг совсем бледно, он произвёл громкий, влажный треск своим упакованным в подгузник задом.
— Ну вот, — сказала миссис Ортон, — придётся тебе теперь его попочку обслужить. Сразу-то настроение у него и улучшится. Так что за дело, душа моя.
— Я… не могу.
— Ты что же, думаешь, мне с ревматизмом вверх по лестнице подниматься способно? А ну-ка марш. Я тебе начну подсказывать, что делать. Глядишь — и справишься.
— Я… я просто…
— Ты что его мамочке, сестре своей-то сказал? Мол, справимся. Я же помню твои слова. Вот и хватит бездельничать. Пойди наверх да разложи всё как положено. А понадобится тебе чистый подгузник — муслиновая тряпица такая, — треугольничком сложишь, и вкладыш, полоска полотенцевая. Да ватка ещё, да присыпка детская. Ну и кувшин с тёплой водой. Ступай, всё готовь. Ежели чего не найдёшь, покричи нам.
Маркус поплёлся наверх. Нашёл резиновую подстилку и полотенце, на которых обычно переодевали младенца, и разложил на кровати. Нашёл и все другие причиндалы, аккуратно сложенные в пластмассовом тазике. После чего нехотя отправился вниз за Уильямом.
Из-под эластичного края неуклюжих небесно-голубых трусиков Уильяма уже успело вылезти и расползтись по лиловому шёлку миссис Ортон некоторое количество жёлтого вещества.
