…И я обращаю к вам мой призыв: почаще встречаться, не только внутри храма Божьего, но и за его пределами, дабы скромно пытаться познать наши личностные отношения — не только в лоне Церкви, но и в миру! Социология и психология могут многому научить нас об отношениях людей в группах, мы просто обязаны взять на вооружение открытия этих современных наук. Самой первичной из групп, как известно, является семья. То, какой наша личность предстаёт в семье, самым глубоким образом влияет на наше поведение и поступки в других группах, в том числе в семье Христовой. У меня сложился обычай — устраивать простые семейные трапезы с прихожанами, в наших обычных домах. Это не причастное собрание, не какое-то действо. Мы встречаемся, чтобы по-дружески преломить хлеб, пригубить вино — и предаться беседе познающей. Очень надеюсь, что все вы поддержите это моё начинание!..
В то же воскресенье Ортонов пригласили на одну из «семейных вечерь» у Гидеона. Его жена Клеменс позвонила по телефону и объявила, что зовут всех — мать Дэниела, брата Стефани Маркуса и даже маленького Уильяма. Маркус сказал, что предпочёл бы не ходить. «Как бы не так, — возразил Дэниел сердито. — Если собираешься и дальше жить в этом доме, изволь быть со всеми». На это Маркус ничего не ответил, лишь укрылся у себя наверху. Однако, когда все вернулись из церкви, чтобы его взять с собой, он уже поджидал на лестничной площадке, в готовности.
Тёмный викторианский приходский флигель непостижимо и неузнаваемо переменился. Пахло свежей краской, большей частью лимонно-жёлтого да белого цвета. Испарились некоторые внутренние перегородки, не стало части маленьких, душных, уединённых комнаток. Прежняя гостиная и прежняя столовая теперь соединялись большой аркой, и дом просвечивался естественным светом насквозь — от дорожки к переднему крыльцу до садика на заднем дворе, — так что в целом всё это почему-то напоминало крытую детскую игровую площадку. Появились новые круглые стулья — отчётливых ярких цветов (синий таусинный, гераниевый красный, лимонный), на тонких чёрных металлических ножках. Турецких ковров не стало, полы застелены бледными тростниковыми циновками; исчезли многочисленные шкафчики полированного красного дерева со стеклянными дверцами, вместо них — голый сосновый трапезный стол, длинные скамьи, такой же простой сосновый буфет с финскими стеклянными стопками и керамической посудой английской фабрики «Денби» (тарелки, плошки, чашки и блюдца, снаружи матово-белые, изнутри хвойно-зелёные, с орнаментом в виде пшеничных колосьев). По стенам развешены репродукции картин: «Девочка с голубем» Пикассо, один из шагаловских петухов, какие-то красочные игривости Жоана Миро
[106]. На окнах — белые льняные занавески в хаотичном узоре мелких и крупных золотистых и серебристых дисков. Сами окна, впрочем, остались теми же, тяжёлыми, северными, почти бойничными, с подозрением глядящими на мир. Возможно, как раз из-за этих окошек смещался масштаб нового интерьера: чудилось, что в пригородный дом втиснули шведский амбар. При мистере Элленби комнаты, хоть и тесно заставленные мебелью, казались более пропорциональными, имели воздух вверху. Стефани задумалась о склонности человека подспудно противиться изменениям, держаться за старый порядок вещей. Былая загромождённость комнат несколько угнетала, но новая «просторность» раздражала сильнее.
Клеменс Фаррар, как и её супруг, имела исключительно приятную внешность и гордилась впечатлением, которое производила. Её шёлково-чёрные волосы, гладко прилизанные по бокам, были взбиты в пышный волнистый начёс над алебастровым лбом. Короткая обтягивающая жгуче-алая кофточка, дополненная чёрными и алыми фарфоровыми бусами, подчёркивала талию; юбка была под стать, чёрная с красной отделкой. К гостям выступили, наподобие «балетных», четверо детей, картинно и изящно пожимая всем руки: Джереми, Таня, Дейзи и Доминик. Как и Клеменс, Джереми неширок в кости, с волосами цвета воронова крыла, зато рот у него как у Гидеона и те же широко поставленные глаза. У Тани длинные чёрные косички и темноватая кожа, глаза и рот определённо китайские. Дейзи совсем чёрненькая: её чёрная как сажа, матово-шершавая кожа не отражает свет; нос плоский восточноафриканский, волосы — тугие чёрные пружинки без малейшего отлива. Доминик скорее напоминал мулата. Все эти дети одеты в похожие брюки с нагрудничками и джемперы с воротничком, так что напоминают некую команду; все очень чистенькие. Возрастом они не сильно отличались друг от друга, двоим лет по десять, другим двоим — одиннадцать или двенадцать.
Клеменс протянула руки, приветствуя Уильяма: «Ой-ой-ой, какой же красавчик!» Гидеон отыскал кресло для миссис Ортон и восхитился её шляпкой. Появились девочки-подростки в кухонных фартуках, обеих представили как учениц блесфордской частной женской школы, которые мечтали познакомиться с молодым человеком, как его там зовут, Маркус? Маркус. Маркус, будь так добр, помоги Руфи и Жаклин подать на стол кушанья. У нас все всегда помогают на наших семейных обедах.
— Главное, смотрите, чтоб он там тарелки не поронял, — сказала миссис Ортон.
Гидеон засмеялся.
Расположившись за длинным столом, приступили к еде. Гидеон и Клеменс сочли нужным высказаться и о еде, и о присутствующих. Стефани ощутила себя читательницей романа, в котором всякая деталь и подробность неспроста, а имеет особый смысл. В центре стола помещался деревянный ангел, в высшей степени условно-абстрактный: на правильно-коническом теле — полированная сферка головы с позолоченным нимбом, крылышки из двух столярных «печений» (такими скрепляют дерево) заделаны в спину, напоминая два полулуния. (От привычных ангелов он, пожалуй, отличался так же, как «концептуальный» танец ребёнка — от обычного детского танца.)
На первое был морковно-чечевичный суп со свежевыпеченными цельнозерновыми булочками.
— Здоровая пища, — объявил Гидеон. — Земная пища! Хлеб я пеку сам. Конечно, это Клеменс меня научила. Но я себя нахваливаю, что у меня получается лучше. Тесто, оно ведь такое, любит сильное, мужское обращение. Его прежде отбиваешь, а уже потом оно расстаивается, подходит. Дрожжами можно разжиться в местной пекарне.
— Да, у пекаря, — сказала Стефани, которая и сама пекла хороший хлеб.
Был на столе и глиняный коричневый кувшин с вином. На наших семейных трапезах, объяснила Клеменс, всегда подаётся хлеб и вино, это в обычном порядке вещей. Детям налили немного вина в воду.
На второе был запечённый окорок, с румяными ломтиками картошки, с запотевшими от жара, специями посыпанными дольками яблок и зелёные листья салата. По множеству ободков тарелок — стилизованные пшеничные колосья. Маркус отказался от окорока.
— Молодой человек вегетарианец? — поинтересовался Гидеон, ловко орудуя ножом, нарезая для всех ломтики мяса.
— Нет, — ответил Маркус, — просто мне мясо не нравится.
— Случаются дни, — тут же отозвался Гидеон, — когда мне открывается жизнь сущего, и я тоже задумываюсь, быть ли мясоедом. А вы, миссис Ортон, вы не против мяса?
