— Ну а в итоге ты чего хочешь?
— Не знаю, — ответила она. Никак не выговаривался тот ответ — «замуж»; не хотелось (а может, скорее, не получалось) вообразить себе без замужества убедительное будущее… — Ты просто чудеса творишь. Я даже не знала, что такое возможно…
— Что именно?
— Вот так вот избавиться от боли.
— Надо бы пройти и пониже лопаток, весь позвоночник.
— Ну нет.
— Собственно, почему?
— Нет, и всё тут.
— А может быть, да?
— Там всё потное. К тому же я не одета. Мне…
— Можно подумать, я ни разу не видел женщин. Меня интересует только твоя спина. В данном случае. Я многому научился у одного знакомого коновала. Он лошадке, бывало, проработает весь хребет, и делается это… примерно следующим образом… — Говоря так, Найджел аккуратно завернул простыню вниз. — Осторожно расслабляем все позвонки, а потом ребром ладони… — он взмахнул рукой в воздухе, показывая движение, но её спины не касаясь, — вот так постукнем… и глядишь, старая кобылка аж вздохнёт от облегчения. Щёлк, щёлк, все позвоночки-то и вправились. Давай, пока я не передумал!
— Я потная.
— Это не беда.
Он принялся за дело. Фредерика расслабилась, молчала. Ей чудилось, она источает жар — кожей, плотью, косточками.
Найджел сказал:
— Я бы на твоём месте здесь не оставался. Сколько учиться-то можно? Чего ты желаешь вообще от жизни? Тебе же, наверное, захочется замуж.
— Не знаю.
— Странно будет, если не захочется.
— Это моё дело. Может, за преподавателя выйду и останусь здесь.
— А как же настоящая жизнь?
— Эта тоже настоящая. Не менее настоящая, чем везде.
Руки у него уже сделались горячими и сухими. Он снова заговорил:
— Я был в Танжере у дяди. Он знал, что надвигается этот конфликт вокруг Суэцкого канала, — у него есть друзья в Израиле, а ещё в Иране, Омане, Египте. И обстряпал всё по-умному — зная, что Насер закроет Суэцкий канал. Успел продать целую флотилию мелких торговых судёнышек, которые ходили у него на подхвате в Персидском заливе. Да и на фондовой бирже куш сорвал. Он у нас почти как старый пират, дядя Хьюберт. Живёт в Танжере в роскоши. Отец сделал его распорядителем наших денег, и сестёр и моих, и он о нас заботится, на свой особый и забавный лад. Но дом — мой. Мне нужна будет жена, чтоб занималась этим домом.
— А может, ей не захочется за тебя выходить ради твоего дома.
— Жениться я буду не ради дома. А ради себя. Я знаю, чего хочу.
— И чего же? — лениво спросила она, убаюканная и расправленная; вся тросточка острых позвонков сделалась гибкая и живая.
— Я хочу женщину, которая была бы — самое главное — не скучной. Конечно, ещё она должна быть привлекательной, и ласковой, и доброй, но таких много. Просто многие из них при этом скучные.
— Может, им просто скучно с тобой?
— Возможно. Но не в этом суть. Ты-то как раз и не поймёшь, о чём я толкую. Тебе ж никогда не бывает скучно, и другим людям не скучно с тобой. По-моему, ты бы везде нашла себе дело по душе. Я прав?
Да, везде. Но не в Блесфорде.
— Конечно нашла бы. Из принципа.
— Так я и думал.
Она хотела сказать: не выйду за тебя, за тебя и твой дом, даже не надейся. Но он и не делал ей предложения, лишь говорил — гадательно — о том, что скука — не про неё; значит и думает об этом гадательно. Замуж он её не зовёт. И кстати, даже не объяснил ни почему запропал надолго, ни почему явился в такой уверенности, что его рады будут видеть.
— Ну вот, теперь тебе лучше, — сказал он ей, и она кротко согласилась, ведь и впрямь лучше.
Он предложил ей всё-таки встать и поехать с ним прокатиться куда-нибудь, подальше от Кембриджа. И на это она согласилась — в основном из-за машины, стремительно летящей, из-за возможности пересечь невидимый рубеж между внутренним садом и внешним миром. Благодаря своей невзгоде она чувствовала себя от Найджела в безопасности, хотя и в близости — жар его кончиков пальцев, казалось, ещё не остыл.
Они снова отправились в Или, в поездку по тому самому настоящему миру, который в здешней своей части состоял из сетки узких прямых дорог, прокинувшихся по насыпям, вдоль же насыпей была взрытая болотистая чёрная-пречёрная земля да дренажные канавы с их тёмным блеском воды. Реальность эта была тонкой и непотревоженной, одна и та же из деревни в деревню — везде обнищавшие домики у железнодорожных переездов, с общей бетонной дорогой, которая как заброшенная взлётная полоса. Эти деревеньки носили названия вроде «Ивовый лог», то есть имя у них живописнее и зеленее, чем все эти окрестности.
Когда вдалеке показалась возвышенность Или, Найджел вдруг заговорил о Хереварде (до этого в основном молчал).
— Здесь всё кажется меньше, чем я себе представлял в детстве, когда читал «Хереварда Бдительного»
[222]. Знаешь, я прямо жил этой книгой. Потрясающая вещь. Херевард, воин-берсерк. Сокрушитель черепов. Морской пират, лесной разбойник.
Он остановил машину. Уже почти стемнело; они смотрели вперёд на серую дорогу, на коричневую насыпь, поросшую папоротником и ежевикой, на таинственную чёрную воду. Она подумала, что, наверное, сейчас он попробует её поцеловать, но он сказал:
— Смотри.
Круглая и мягкая, грузная на вид, но лёгкая в бесшумном лёте, крупная белая птица медленно поднялась откуда-то в воздух и перевалила через насыпь.
— Это ещё не всё, — заверил Найджел.
Послышался сипловатый низкий звук, затем сдавленный дребезжащий крик, и вторая птица, которая на фоне меркнущего неба показалась уже кремовой, уплыла вслед за первой.
— Амбарные совы, они же сипухи, — сказал Найджел. — Мне нравятся их короткие толстые кургузые хвосты и как они вертят своей большой головой, будто кривляются. Гилберт Уайт
[223] описывает, какие у них на крыльях мягкие и гибкие перья — это чтоб сопротивление воздуха было меньше, когда они пикируют на добычу. Вот он-то точно отличный писатель! Я читал его книги в нашей домашней библиотеке. Ещё хорошо пишет священник Килверт, да Уильям Генри Хадсон
[224]. Вот в таких книгах, на мой взгляд, есть смысл. Благодаря им лучше узнаёшь мир. Читала Хадсона?
