– Откуда ты знаешь, что по этому поводу думает твой отец? Он же в Колорадо.
– Я звонил ему вчера утром. Мы долго говорили об этом.
Виктория невольно восхитилась им:
– Сколько же ты успел обсудить по телефону за утро!
– Как всегда. Я ведь большую часть своего рабочего дня провожу именно за разговорами по телефону.
– Даже если это так, мне бы и в голову не пришло позвонить кому-то в Колорадо.
– Когда-нибудь стоит попробовать.
Итак, по крайней мере в ближайший год Бенхойл останется при своем хозяине. Скорее всего, Джон прав, и Родди сможет в корне изменить свою жизнь. Ему ведь всего шестьдесят. И что ему мешает превратиться в этакого здоровяка, которому нипочем рубить деревья, лазать по холмам; он сбросит вес, покроется загаром и будет в отличной форме. Конечно, такой поворот событий не вполне убедителен, но нельзя отвергать и такой вариант, кстати вполне вероятный. А живя в большом доме, он, возможно, возобновит дружеские связи, будет устраивать небольшие вечеринки и приглашать друзей погостить. Эллен снимет покрывала с мебели в гостиной и повесит шторы. Кто-то разведет огонь в камине, гости в вечерних платьях расположатся в креслах вокруг рояля, а Родди станет играть и петь свои любимые песни.
– Все получится, не может не получиться, – сказала Виктория.
– Отставив в сторону Бенхойл и Оливера Доббса, можем теперь перейти к более важным темам.
– К каким?
– К тому, что касается нас с тобой.
Виктория насторожилась, но, прежде чем она стала протестовать, Джон решительно продолжил:
– Я думал, что было бы неплохо начать сначала. Мне кажется, с самой первой встречи знакомство наше складывалось неудачно. И только сейчас, после всего, что произошло, мы наконец начали понимать друг друга. И первое, что я намерен исправить, – это пригласить тебя пообедать. Я подумал, что, приехав в Лондон, мы отправимся в ресторан; или может быть, ты предпочтешь сначала заехать домой, переодеться и привести себя в порядок? Тогда я завезу тебя домой и вернусь за тобой немного позже. Можем поехать ко мне, выпить что-нибудь и отправиться ужинать от меня. Вариантов, как ты понимаешь, достаточно. Одно неизменно – я хочу быть с тобой. Не хочу с тобой расставаться. Понимаешь меня?
– Джон, не стоит меня жалеть. И тебе нет необходимости опекать меня.
– А я и не опекаю. Я сейчас думаю только о себе, потому что я хочу быть с тобой больше всего на свете. Я знал, что однажды снова по-настоящему полюблю. Но не знал, что это случится так скоро. Чего я точно не хочу – это втянуть тебя в новое любовное приключение, прежде чем ты сможешь перевести дух и оглянуться по сторонам. И вообще привыкнуть к этой мысли.
«Не хочу с тобой расставаться».
Как в кино. В трогательном финале, когда начинает звучать слащавая любовная тема. Как в мыльных операх. А на экране появляются звезды или солнечные лучи, пробивающиеся сквозь ветви цветущих яблонь. Но сейчас ничего этого не было. Всего лишь машина, темнота за окошком, мужчина рядом, отношения с которым уже зашли довольно далеко.
После некоторой паузы Виктория нерешительно произнесла:
– Знаешь, ты самый замечательный человек, который встретился мне в жизни.
– Для начала достаточно, – сказал Джон.
Они долго смотрели друг на друга. Виктория заулыбалась, он наклонился и поцеловал ее в смеющиеся губы. А после поцелуя отпустил ее лицо и взялся за руль, повернул ключ зажигания и завел мотор. Машина тронулась с места. Скоро они доехали до пересечения проселочной дороги с автострадой. Машина поднырнула под путепровод и взобралась на пандус для выезда на автостраду. Им пришлось чуть притормозить, чтобы влиться в плотный трехрядный поток автомобилей, спешащих на восток.
– Когда мы были в доме Арчеров, – сказала Виктория, – я вдруг поняла, что не хочу с тобой расставаться. Но мне и в голову тогда не пришло, что ты не захочешь расставаться со мной.
В потоке машин образовалось свободное место. Джон плавно переключил скорость, и «альфа-ромео» рванулся вперед.
– Наверное, нежелание расставаться и означает любить, – сказал он.
Перед ними расстилалось широкое скоростное шоссе, ведущее в Лондон.
Карусель
1
Мама стояла в центре своей очаровательной, залитой лучами сентябрьского солнца гостиной и возмущенно выговаривала мне:
– Прю, да ты с ума сошла!
Казалось, она расплачется от огорчения, но я-то знала, что этого не будет: иначе испортится безупречный макияж, опухнет лицо, а опущенные уголки губ подчеркнут предательские морщинки. Нет, мама не заплачет, ведь внешность для нее превыше всего.
Мы стояли по разные стороны коврика перед камином. Мама облачилась в безукоризненный шерстяной костюм малинового цвета, белую шелковую блузку, в ушах – золотые серьги, на руке сверкал браслет с подвесками, а тронутые легким серебром волосы лежали аккуратными завитками.
Мама изо всех сил сдерживала бушевавшие внутри эмоции: гнев, материнскую тревогу, но в основном разочарование. Мне даже стало жаль ее.
– Брось, мам, это же не конец света, – сказала я, но мои слова прозвучали неубедительно.
– Впервые у тебя появился такой подходящий кавалер…
– Мамочка, так давно уже никто не выражается…
– Он обаятельный мужчина, надежный, хорошо устроенный, да и с родителями ему повезло. Тебе двадцать три года, пора уже обзавестись семьей, детишками, домом.
– Мам, он еще не делал мне предложения!
– Конечно! Просто он ждет подходящего момента – хочет привезти тебя в родительский дом, познакомить с матерью. Что в этом такого? Очевидно, именно так он и размышляет. Ты бы только видела вас со стороны: сразу становится ясно, как безумно он влюблен в тебя.
– Найджел вряд ли способен на безумство.
– Ну правда, Прю! Не понимаю, чего тебе еще нужно.
– Мне ничего не нужно.
Мы так часто возвращались к этой теме, что я прекрасно заучила свою роль, помнила каждое словечко.
– У меня есть все, что я хочу. Любимая работа, моя квартирка…
– Вряд ли можно назвать это однокомнатное полуподвальное помещение квартирой…
– И я еще не готова обзаводиться семьей.
– Тебе двадцать три! Я вышла замуж в девятнадцать.
«И через шесть лет развелась», – чуть не ляпнула я. Мама могла кого угодно вывести из себя, но не стоило говорить ей подобных вещей. Она обладала железной волей и стальным характером, благодаря чему всегда получала желаемое, однако была в ней некоторая уязвимость – эта изящная фигура, огромные голубые глаза, невероятная женственность, – и нагрубить маме было никак нельзя.
Я распахнула рот, но тут же закрыла его, растерянно уставившись на мать. Она тоже смотрела на меня – с упреком, ничего при этом не говоря, и я в тысячный раз поняла, почему мой отец влюбился в нее с первого взгляда: она была совершенно неотразима, а он олицетворял все то, что привлекало мою мать в мужчинах.
