Проведя по волосам рукой, Сет вспомнил, что перед отъездом из Рима собирался подстричься. Братья теперь будут подшучивать над его хвостиком. Ну что ж, придется походить с ним еще какое-то время, просто из принципа.
Он сунул руки в карманы джинсов и пошел по двору, оглядываясь вокруг. Цветы Анны, кресла-качалки на крыльце, начинающийся сразу за домом лес, в котором он бегал мальчишкой. Старая пристань с пришвартованной белой шлюпкой.
Он стоял, повернув худое загорелое лицо к заливу, когда из-за деревьев вылетела черная мохнатая пуля. «Глупыш!» Собака замерла на месте, изучая Сета.
— Ну что ты? Не так уж долго меня и не было. — Он присел на корточки и протянул собаке руку. — Ну что, узнаешь?
Глупыш улыбнулся, как ему и полагалось, своей глупой улыбкой, плюхнулся на землю и перевернулся на спину, подставив Сету живот.
— Ну вот, так-то лучше.
В этом доме всегда жили собаки. У причала всегда стояла лодка.
— Да, ты меня помнишь.
Он бросил мимолетный взгляд на гортензию, которую Анна посадила на могиле его собственной собаки, и в этот момент услышал, что к дому подъезжает машина. Не успел он распрямиться, собака уже понеслась на звук.
Хлопнула дверца, а затем послышался живой, мелодичный голос Анны.
Потом он стоял и молча смотрел на нее, Анну Спинелли Куинн. Копна ее темных волос растрепалась на ветру, в руках она держала пакеты с продуктами. Она со смехом пыталась отбиться от собаки, которая все норовила лизнуть ее в лицо.
— Ну сколько раз повторять? На людей нельзя прыгать, а особенно на меня. И особенно когда я в приличном костюме.
— Костюм просто великолепный. А ноги еще лучше.
Она обернулась, ее карие глаза широко распахнулись.
— О боже!
Она бросила пакеты обратно в машину и побежала к нему. Он сжал ее в объятиях, приподнял над землей и закружил.
— Сет! Я просто глазам своим не верю! Ты наконец вернулся.
— Не плачь.
— Не обращай внимания, это я так, от радости. Дай-ка я тебя как следует рассмотрю.
Она взяла его лицо в свои ладони. Такой красивый, подумала она. Такой взрослый. Она провела рукой по его волосам:
— Ты выглядишь прекрасно.
— А ты — самая изумительная женщина на свете.
— Когда ты приехал? Я думала, ты еще в Риме.
— Да, я только вчера был в Риме, но мне так захотелось вернуться домой!
— Если бы ты позвонил, мы бы тебя встретили.
— Я хотел сделать вам сюрприз.
Он пошел к машине взять пакеты с продуктами.
— Камерон на верфи?
— Должен быть там. Давай я помогу.
— А где Кевин и Джейк? Она взглянула на часы:
— Какой сегодня день?
— Четверг.
— У Кевина репетиция, они в школе ставят пьесу, а у Джейка тренировка по софтболу. Кевин уже получил водительские права, так что он заберет своего братца.
Анна открыла входную дверь. В доме ничего не изменилось, подумал Сет. И не важно, в какой цвет выкрашены стены и что старый диван заменили новым, а на столе стоит другая лампа, — атмосфера оставалась прежней.
— Сядь наконец, — она кивнула на стул у кухонного стола, — и расскажи мне обо всем. Выпьешь вина?
— После того, как помогу тебе разложить продукты.
Она удивленно подняла брови.
— Что это ты на меня так смотришь? — спросил Сет.
— Просто вспомнила, как все вы сразу куда-то исчезали, когда надо было разобрать продукты.
— Потому что ты всегда говорила, что мы ставим все не туда, куда надо.
— А вы делали это специально, чтобы я выгнала вас из кухни.
— Так ты, значит, знала, что мы хитрим?
— А как же! Я всегда все знала о своих мальчишках. Меня не проведешь. В Риме у тебя что-то случилось?
— Нет. У меня все в порядке.
Однако тебя все же что-то беспокоит, подумала Анна, но развивать эту тему не стала.
— Я открою бутылку прекрасного итальянского белого. Выпьем по стаканчику, и ты мне все о себе расскажешь.
— Извини, что не приехал на Рождество.
— Ну что ты, дорогой! Мы прекрасно понимаем, у тебя же в январе была выставка. Мы тобой так гордимся, Сет. Когда в «Смитсониан» появилась о тебе статья, Камерон купил, наверное, экземпляров сто. Молодой американский художник, завоевавший Европу!
Он пожал плечами — этот жест был таким знакомым, таким типичным для Куиннов, что она невольно усмехнулась.
— Ну давай же, садись за стол.
— Ты тоже не стой.
— Все, уже сажусь. — Она открыла бутылку, достала два бокала. — На верфи дела идут просто прекрасно. Там теперь и Обри работает.
— Правда? — При мысли о девушке, которая была для него роднее сестры, на его губах заиграла улыбка. — Как она?
— Прекрасно. Она такая красавица, умница, такая же упрямая, как прежде, и, как говорит Камерон, у нее золотые руки — с деревом делает просто чудеса. Думаю, Грейс была немного разочарована, когда Обри бросила балет, но трудно спорить, когда видишь, как счастлив твой ребенок. А вот ее сестра Эмили пошла по стопам матери.
— Она по-прежнему в конце августа собирается переехать в Нью-Йорк?
— Да, нельзя же упустить шанс танцевать в труппе «Американ Бэлли». А вот ее брат Дик — вылитый отец: спокойный, умный и лучше всего чувствует себя, когда под парусом выходит в залив. Хочешь перекусить?
— Нет. — Он потянулся через стол и накрыл ее руку своей. — Продолжай!
— Ну ладно. Филлип по-прежнему занимается маркетингом и рекламой. Никто из нас и не думал — да и он сам, по-моему, — что он уйдет из преуспевающей рекламной фирмы в Балтиморе, бросит шикарную жизнь и обоснуется с нами в Сент-Кристофере. Конечно, у них с Сибилл есть квартира в Нью-Иорке. Она сейчас пишет новую книгу.
— Да, я знаю, я с ней общался. А как дети?
— Ну что тебе сказать… Как все подростки. Брэм вот влюбился на прошлой неделе в девочку по имени Хлоя. Надеюсь, правда, что это у него уже прошло. А Фиону интересуют только мальчики и тряпки. Ну что ж, ей ведь четырнадцать.
— Неужели уже четырнадцать? Как-то не верится, что Кевин уже водит машину, Обри строит лодки, а Брэма интересуют девчонки. Я вспомнил… — Он прервался на полуслове.
— Что?
— Я вспомнил то время, когда Грейс носила Эмили. Кажется, что это было каких-то пять минут назад, а теперь Эмили собирается переезжать в Нью-Йорк. Как же ты сама умудрилась за восемнадцать лет совсем не измениться?
