– Будь осторожен, иначе они опустошат твои банковские счета до того, как ты успеешь сказать им свой пин-код. – Оба андроида разом отпрянули. На какую-то долю секунды их силикон (или из чего они там были сделаны) задрожал, а губы, казалось, искривили две хмурые гримасы.
– Отвали, Аммония.
– Я Александрия. И нет, спасибо. Не сегодня. – Новенькая мило улыбнулась, едва они развернулись и ускакали прочь, скрежеща бедрами, как дворники на ветровом стекле при сильном ветре. – Кстати, меня зовут не Александрия, – сказала она, как только они ушли. – Я Марджори. Они все никак не запомнят. Должно быть, у них какие-то неполадки в микросхемах.
Она уселась на стул рядом со мной. У нее были короткие, прямо остриженные волосы, достающие ей до челюсти, и живые глаза медового цвета. Маленький, слегка заостренный подбородок, точь-в-точь как у Эвалин. Подавшись вперед, чтобы заказать у бармена напиток, она выпалила кучу слов на местном жаргоне, которого я не понимал.
– Так ты здесь работаешь? – спросил я, и она кивнула.
– Ну, то есть не совсем здесь. В клубе под названием «ЭкСтази» вниз по Стрип. – Она попыталась вдохнуть пар из трубки, но не почувствовала ничего, кроме свиста выходящего воздуха. – У тебя картриджа, случаем, не найдется? А то мой закончился.
– Увы, – ответил я.
Она вздохнула.
– Ну и ладно. Все равно это мерзко. Но я уже подсела на Вишневые конфеты. – Она сунула трубку в карман. – Хочешь пойти со мной?
– За вапорайзером?
Она закатила глаза. Мы были так близко, что я мог видеть, как за ее левым зрачком поблескивает чип сетчатки, окрашивая его в серый цвет.
– Нет, слизняк ты эдакий. Просто забавы ради. Я хотела сказать, может, ты хочешь пойти в клуб «ЭкСтази»?
Я пошел. Но я не мог оставить мысли об Эвалин. Было странно сейчас чувствовать себя виноватым (хоть мы никогда и не встречались, она все же умудрилась порвать со мной), но именно так я себя и чувствовал. Кроме того, я не мог бросить Малыша Тима и Барнаби.
– Извини, – ответил я. – Я с друзьями.
Она моргнула. Ее тушь слегка припорошила щеки.
– Что-то не похоже.
Я обернулся. Она была права: Малыш Тим и Барнаби смылись и, держу пари, побежали за девушками легкого поведения.
А затем, прежде чем я успел придумать еще какой-нибудь предлог, она просунула между моих бедер руку, наклонилась и поцеловала меня. Ее язык был нетерпеливым, быстрым и отчаянным, точно какое-то живое существо.
– Пойдем, – сказала она таким хрипловатым голосом. – Давай повеселимся.
И вот я уже был готов вернуться в прошлое, ради того чтобы на ней жениться, как это делали люди прошлого, – по любви.
* * *
Стрип походил на Дорогу из желтого кирпича, только в реальной жизни: был ознобиновый дурман огней и музыки, столь громкой, что она колошматила нас с расстояния в милю, голоса из громкоговорителей и взрывы рекламных щитов, ослепительные структуры из света и денежной пены. Невозможно было понять, который сейчас час (быть может, время вообще остановилось), потому что Голодром круглые сутки создавал проекцию ночного неба, ставшую идеальным полотном для бесконечного калейдоскопа рекламы.
Совершенная реконструкция старого Санкт-Петербурга бросала блестки теплого снега на туристов, входивших в казино и выходивших из его дверей, подобно пенному потоку. Величественный памятник Элвису Пресли
[140], исполненный целиком из золота, отливал потоки монет в мраморный фонтан.
А еще повсюду имелись следы присутствия колорадских картелей – на всех новых строительных площадках, спонсируемых Денверской строительной компанией, в которой вообще никто не работал, а также в ветхих жилищах завсегдатаев тотализаторов и на биржах невольников
[141].
Улицы были заполнены пешеходами, уличными артистами и проститутками, танцовщицами (как из числа естественных, так и из числа механических людей), танцующих шимми, чьи силуэты возвышались над сверкающими шатрами и темно-зеленым глянцем импортных пальм. С севера и запада двигались кавалькады грузовиков, везущих воду, чтобы разбавить жидкий растворитель, троекратно увеличившийся в объеме (непрерывный, нескончаемый поток транспорта), и все это только ради того, чтобы освежить 200 000 туалетов, смывающих по ночам воду, а также фонтаны, запрограммированные играть под мелодию «О, придите же все грешные»
[142]. Меня ослепил поток транспорта, движущегося во всех направлениях, не одних только ховеров, но также вертолетов и поездов, освещенных неоновыми граффити.
Я даже третий раз в жизни увидел самолет – один из образцов новых моделей, тех, что работали на ядерной тяге. Сверкая далекими огнями, он приземлился на взлетно-посадочную полосу. В воздухе над улицей кружили, должно быть, две тысячи беспилотников, многие из которых были камерами с камерами, объединенными друг с другом, явно изготовленными вручную и использовавшимися преимущественно в целях шантажа. Я не боялся вымогательства, но если бы Рафикова узнала, что я выбрался из Аризоны живым, она бы в первую очередь обратила внимание на это место.
И, конечно, за мою голову все еще была назначена награда.
– Нервничаешь? – Марджори застала меня за изучением беспилотников в небе. Это было все равно что пытаться отыскать на короне статуи Свободы какие-то конкретные споры плесени. Радовало то, что, со всеми этими объявлениями о пропавших без вести, о криминальных отбросах и беглецах из разных стран, шансы, что кто-нибудь вычленит меня из толпы, были мизерными.
– Просто подумал, что мне не помешало бы выпить, вот и все, – ответил я.
