(из «Путеводителя афериста по Территориям Экс-США»)
Поутру – или, по крайней мере, в те часы, что казались нам утром под землей, – мы попрощались с Кинком и пошли своей дорогой. Ватага детей-кротов ползла на четвереньках позади нас, выклянчивая еду и разные полезные штуки, пока Барнаби не отогнал их своим блеяньем.
Должно быть, мы продвинулись далеко вглубь Техаса: интенсивность верховой езды возросла, человекообразные быки были, как обычно, оседланы и с кровоточащими ранами от шпор. Кроме того, даже в Подземке начали появляться знаки антиандроидного характера: нам встретились, по крайней мере, три сортира, на дверях которых без особой надобности провозглашалось, что они предназначены только для людей…
Не знаю, сколько мы шли – может, два дня, а может, все двенадцать. С ума сойти, насколько быстро эти туннели превратили время в кашу, сдвинули мои ритмы бодрствования и сна, красные рассветы и часы появления смога, работу и сон. Время стало светом фонариков и отзвуками эхо, перерывами на пописать и остановками в пути, чтобы расшифровать знаки, нацарапанные на развилках туннелей. Пространство вокруг приобрело привкус плесени, чьи споры витали в воздухе. Как только появлялся бактериальный свет, при котором можно было читать, я продолжал чтение «Путеводителя афериста», погружаясь в эти страницы, как в фантазию о побеге.
В полумраке я мог думать только об одном: почему?
Нет, не просто обычное «почему»: почему президент Бернхем выбрал именно меня для этой безумной миссии, почему Рафиковой могло понадобиться рассредоточить целую армию наркотов с черными глазами в двадцати четырех разных странах по всему континенту, почему КС возложила всю вину на меня…
Мой вопрос был гораздо глубже: почему все это происходит? Почему мы пробираемся под землей, как черви? Почему ползаем по планете, которой явно все это надоело и которая явно изо всех сил пыталась вытурить нас на ранний комендантский час? Какой в этом смысл лично для меня? Какой в этом смысл для любого из нас?
Мы все стали потихоньку сходить с ума. В какой-то момент Барнаби решил почитать нам свои мемуары, начиная с первой страницы. Он стал цитировать авторов переваренных им книг, о которых никто из нас никогда и не слышал, и глаза его наполнялись слезами, когда он читал отрывки из какого-то сочинения под названием «Выхода нет».
Только я решил, что вот-вот умру, или он умрет, потому что я убью его, как мы подошли к знаку, в котором Малыш Тим опознал то, что нам было нужно. А еще через два поворота мы обнаружили лестницу.
* * *
Первым, что я увидел в Суверенной нации Техаса, была какая-то старая чудачка. Она заорала во все горло и зарядила куском силикона в форме дряблого члена мне в голову. Позже я узнал, что эта штука называлась грелкой и ее использовали по меньшей мере десять лет, для того чтобы бережно вводить спирт в прямую кишку Вернера Каслботтома, второго мужа Берни Каслботтом.
Затем она заметила Малыша Тима и прекратила попытки забить меня до смерти.
– А, это ты, – сказала она. – Чтоб меня, Малыш. Годы тебя не пощадили.
– Зато они пощадили тебя, – парировал Малыш.
– Ну разве он не прелесть? Жаль, что они не отчекрыжили твой поганый язык вместе с твоими мозгами.
Берни Каслботтом была в пурпурной бандане и халате, из-под которого виднелись вздымающиеся складки плоти. Она повернула голову, чтобы крикнуть кому-то, кого я не мог видеть:
– Черт бы тебя драл, Вернер. Что я тебе говорила насчет того, что дверь нужно запирать? Эти олухи едва не довели меня до сердечного приступа, внезапно появившись в моей гостиной.
– А я думал, что закрыл, – произнес мужской голос из-под кучи ржавых болтов в углу.
– Ты думал. – Когда Берни смеялась, ее голос звучал так, будто она пыталась откашляться. – Ты в жизни своей никогда ни о чем не думал. Вы должны были постучать, – сказала она мне. Я догадался, что это она так просит прощения. – Заходите, заходите. Вы убедитесь, что у нас здесь все по-старому, только еще хуже.
– Так и есть, – ответил Вернер. Оказалось, что он и был кучей ржавых болтов. Это горное создание источало ядовитые пары алкоголя и было так плотно втиснуто в кресло, что я не мог понять, как оно вообще сможет из кресла выбраться.
– А ну-ка, приглуши динамик, – сказала Берни. – Никто с тобой не разговаривает. – Затем, заметив Барнаби: – А что это за милый малыш?
Барнаби склонил голову к копытам.
– Очень приятно, мадам, – сказал он. – И прошу простить меня за то, что так грубо вас перебил.
– Кровь и волдыри, он еще и говорящий. Что случилось, Малыш? Они пересадили твои мозги этой маленькой жертве хирургического вмешательства? – Пожалуй, она почти угадала, но у меня не было причин в это влезать, и я изо всех сил старался не думать о том, что будет с Барнаби в Сан-Франциско. – Я буду рада видеть тебя здесь в любое время, милый, как с остальными ребятами, так и без них.
Она проявила меньше энтузиазма при виде Рамми.
– Здесь, в Техасе, мы не ведем дела с роботами. «Никогда не доверяй тому, кто не садится погадить»
[105], – так всегда говорил мой папаня. И все же, раз уж оно здесь, вместе с вами, я полагаю… – Она хмыкнула. – Давайте выйдем на улицу. В таком пекле можно жарить курицу.
Мы проследовали за ней через кухоньку размером с почтовую марку, которую наполняло гудение мух. Она отправила нас на крыльцо, а сама пошла выпить чего-нибудь холодненького.
Суверенная нация Техаса состояла из обветшалых лачуг и однокомнатных домов, дворов, заваленных старыми диванами и ржавыми пружинами, автомобильными запчастями и шлакоблоками, – и все это пеклось в мерцающем сухом жаре, от которого, казалось, рассыхались внутренности. Голограммы техасского флага колыхались на виртуальном ветру. Я увидел вдалеке городской пейзаж, выжженный заходящим солнцем. Судя по увенчанным колючей проволокой заборам и сторожевым башням вдалеке, я понял, что это был тюремный городок строгого режима.
Берни вернулась с винтовкой и охапкой банок со сладким чаем, запотевших у нее на груди. Должно быть, я слишком нервно отреагировал, потому что она улыбнулась.
– У нас тут возникли кое-какие проблемы с дикими псами. Как говорится, лучше перестраховаться. Она раздала чай, уселась и откинула ноги, разбухшие от жары, на перила. – Откуда ты родом, салага?
Я колебался. Берни не узнала меня, но не то чтобы я ожидал, что она сумеет: единственная причина, по которой Федеральная Корпорация оказывала давление на Халлоран-Чьянг, заключалась в том, чтобы попытаться вовлечь Техас в свою охоту на меня. Однако у Техаса и Кранч Юнайтед© была долгая и кровавая история
[106], и я не был уверен, что мне стоит признаться о своем происхождении из Корпорации.
