Особенно досадовал Иннокентий из-за вестей из Англии и Прованса. Если помнить, что папа только по необходимости должен был поддерживать вопиющие жестокости Монфора, то очень могло быть, что он воспользовался бы представившимся случаем и подтвердил бы отлучение, произнесенное Арнольдом. Но силы оставили его. За несколько дней до смерти он впал в беспамятство и оставался недвижимым. Только редкое дыхание напоминало о слабом присутствии жизни.
17 июля 1216 года Иннокентия не стало. Тело его похоронили в Перудже. Ныне лишь простая гробница скрывает кости человека, «слава которого некогда наполняла целый мир»
[201].
Наличный состав кардинальского конклава собрался в Перудже. Он избрал преемником умершего кардинала Ченчио Савелли, бывшего воспитателя Фридриха II. Он назвался Гонорием III.
Известие о смерти Иннокентия решительно подействовало на ход политических и церковных дел всей католической Европы. Крестовый поход опять сделался маловероятным. Государи Германии, Франции и Англии могли изменить свою политику и из слуг Рима сделаться его соперниками. И действительно, 1215 год был высшим годом в истории папства и последним в истории западной теократии.
Альбигойцам смерть Иннокентия обещала новую эру. Самым смелым из них казалось, что тот человек, который, может быть, против своих убеждений, сделался бичом их родины, навсегда уносил с собой в могилу былые несчастья Лангедока. Но их ожидания оправдались только отчасти. Альбигойский принцип восторжествовать не мог, потому, что в будущем он представлял своей религиозной формой мало прогресса для истории. Рационализм вальденсов действительно мог влить новые силы в жизнь тогдашнего человечества; но последователи этой религии составляли меньшинство между средневековыми протестантами Лангедока. Умозрения же альбигойцев, презиравших и игнорировавших все материальное, отклонявших брак, блага и радости жизни, могли оказаться в противоречии с развитием цивилизации.
Экономический расцвет Лангедока, совпавший с распространением альбигойства, коренится все-таки в муниципальных формах жизни Юга; падение южной цивилизации есть следствие не уничтожения альбигойского вероисповедания, а гибели местной государственной жизни, замены ее новыми политическими порядками.
В вопросе о превосходстве тогдашних католических церковных институтов над альбигойскими исторически верен взгляд Маколея. Он смотрит на альбигойцев с протестантской точки зрения.
«Но, – замечает знаменитый историк, – просвещенный и умеренный протестант едва ли согласится, что успех альбигойцев мог вообще возвысить счастье и нравственность человеческого рода. Как ни была испорчена Римская Церковь, тем не менее есть основания полагать, что, если бы Церковь эта была ниспровергнута в XII или даже XIV столетии, место ее заняла бы другая, еще более испорченная система»
[202].
Не всякая оппозиция прогрессивна сама по себе только потому, что она есть оппозиция.
Зато не без влияния альбигойцев сложилась легенда о загробном суде над Иннокентием III. В хоре современных летописцев, почти единогласно прославлявших знаменитого первосвященника, ставивших его на первое место среди римских иерархов, едва заметным диссонансом пробегает сказание о том, как душа папы из чистилища приходит на землю, преследуемая демонами. Склонившись у подножия креста, она призывает в заступничество молитвы праведных
[203].
В этой легенде может скрываться месть побежденной оппозиции еретиков Юга, как и радостное чувство католической духовной партии, которой не нравились суровые меры покойного папы, клонившиеся к исправлению нравов клира, – это справедливо тем более, что и все духовное сословие скорее обрадовалось, чем опечалилось смерти Иннокентия, как замечает Вильгельм Бретонский. Эта легенда отчасти справедливо обвиняет папу в пренебрежении умеренностью в действиях.
Такой характер политики Иннокентия особенно заметен в последний год его жизни. Множество дел и замыслов, постоянные успехи в них, а также разочарование в близких людях, так злоупотреблявших его именем и доверием, наконец, пошатнувшееся здоровье были причиной такой перемены. Иннокентий изменил своему обычному спокойствию и беспристрастию.
Заключение
Что касается главной цели жизни Иннокентия III – утверждения независимости папской власти и духовного подчинения ей всякой другой, то такое стремление входило в систему, которая составляет жизнь и дух Средних веков.
Человек не отвечает за такую систему. Политические и социальные системы вырабатываются и слагаются целыми веками. Потребность в папском всевластии была осознана гораздо раньше Иннокентия III. На нем только лежал долг поддерживать и развивать ее. Иннокентий имел все данные для такого назначения, но таковы были свойства западной теократии, что она губительно отражалась на их личном характере. Действуй Иннокентий с той же энергией, с тем же гением на другом посту, ради других целей, его исторический образ остался бы чистым от той грязи, которая теперь омрачает его.
Содержание настоящей книги, смеем думать, показало, как несправедливо возводить на Иннокентия всю ответственность за ужасы Крестового похода на альбигойцев. Папа не всегда даже узнавал о них и, насколько было в его власти, устранял всякие несправедливые притеснения. С его смертью радикально изменяется папская политика и в характере, и в целях. Тогда она отжила свое время; она миновала период, в который могла быть полезна. Протест из Лангедока переходит на императорский престол. Папы, современные Фридриху II, отстаивают невозвратимое, и тогда историческое оправдание оставляет их.
Альбигойская ересь как опасная и целостная церковная оппозиция была побеждена.
После смерти Иннокентия III борьба в Лангедоке изменяет свой характер. Весть о кончине славного папы будто придала силу альбигойцам и всему Провансу. Утесненные снова восстали.
Уже с января 1216 года Монфор был занят осадой замка Монгреньера, соседнего с Фуа. Этот город, прекрасно защищаемый природой, в последнее время стал убежищем гонимых альбигойцев. Взять его штурмом было невозможно. Несмотря на ропот своих подчиненных, Монфор простоял под замком два месяца и дождался наконец истощения припасов у осажденных. Замок сдался в день Пасхи 1216 года. Но и теперь даже альбигойцы выхлопотали себе свободный пропуск. Роже Бернар, граф де Фуа, обязался не воевать с Монфором в продолжение года, но не сдержал обещания. Раймонд VI искал помощи в Арагоне, а между тем национальное движение обнаружилось в Лангедоке. Сен-Жиль, Ним, Бокер составили клятвенный союз. Монфор пошел на них войной. Восстание вспыхнуло сильнее…
