Книга Хореограф, страница 18. Автор книги Татьяна Ставицкая

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Хореограф»

Cтраница 18

– Помнишь, ты в клубе сказал что-то о потребности быть собой? Так вот, оказалось, что быть собой, быть при любых обстоятельствах искренним – слишком большая роскошь. Люди видят меня только на сцене. И они меня себе придумывают. А я – разный! И они бесятся, если я вдруг где-то проговариваюсь и не вписываюсь в понятные им рамки. Да что они во мне понимают, чтобы судить меня?!

Он поставил на столик фужер с глинтвейном, и Залевский заметил, что у него дрожат руки.

– А тех, кому я могу открыться в жизни, – единицы. Да и того меньше. И это – только девушки. А все мои взаимоотношения с мужчинами, парнями – это цепь предательств. И первый предатель – мой отец.

У него не было шансов сойти в компании парней за своего, быть понятым и оцененным, думал Залевский. Он слишком другой. Иначе пахнет, двигается, говорит. По-другому ведет себя. У него другие интересы, другие мысли и стремления. Они не чуяли в нем своего. И он понимал, что никогда не сможет довериться им в полной мере. Даже тем, кто подошел близко – оказался в ближнем кругу. Наверняка вызывал у парней смешанные чувства: от влюбленности до зависти и злобы. Как будто он делал на сцене что-то такое, в чем стыдно признаваться «настоящим пацанам».

– У тебя нет друзей среди парней?

Мальчишка смотрел в окно, провожая глазами прохожих.

– Как тебе сказать… Мне есть, кому позвонить, но нет желания. Так что, у меня есть только я сам. – Он помолчал, словно взвешивая это свое «я», и твердо подвел итог: – Но это – не так уж мало.

Как это было знакомо Марину! Его друзья и сокурсники – соратники по студенческим бесчинствам – не ожидали, что однажды он взлетит так высоко. Ну, еще бы! Они ведь помнили его партии, которые никак нельзя было назвать блистательными, видели, как тяжело ему таскать по сцене свое двухметровое тело, как тяжело справляться с ним, поднимать на такую высоту партнерш. Они общались с Марином, интеллектуалом и эрудитом, охотно, но снисходительно. И Залевский догадывался, что кому-то из них, своих бывших товарищей, обязан он теперь слухами и сплетнями о себе. Именно тем, кто знал его близко. Странно только, что подобное происходит с мальчишкой так рано. Очевидно, он хотел быть окруженным любящими его людьми и, в то же время, тяготился ими. Люди слишком другие. А он не желал и не мог ни под кого подстраиваться. Он терпел возле себя лишь тех, кто готов был подстраиваться под него, прощать ему талант и известность, мириться с его выходками, перепадами настроения и фанфаронством.

– Может, ты слишком остро чувствуешь свою индивидуальность?

– А бывает – не остро?

– Некоторые вообще не чувствуют. Людям чаще хочется примкнуть и влиться. Быть с большинством – так комфортней. Не торчать над толпой, не привлекать излишнего внимания. Спрос с них меньше. Или вообще никакого. А ты когда-нибудь боролся за то, чтобы быть собой? У человека ведь только одна жизнь. Почему бы не прожить ее так, как тебе комфортно?

Мальчишка смотрел на Залевского с легким раздражением.

– Слушай, к чему вообще эта трепанация черепа?

– Это часть моей работы, часть процесса, – не стал юлить хореограф.

– Да можно быть самим собой, но проблема в том, чтобы тебя таким приняли. И с кем надо бороться за это право? Со своими? С чужими? Ты просто вываливаешься из их представлений. С их представлениями надо бороться? Это только хирургически возможно. Мозги другие вставить. А-то ведь если ты не такой, как я, значит, ты урод. И принять тебя могут только те, кто по-настоящему любят. А другие… Я пытался… и нарвался. Люди используют твои откровения тебе же во вред. Как только ты открываешься, тебя начинают жрать. И я понимаю, что, если сожрут, никто по мне даже не заплачет. Скажут только: ну вот и сдулся, слабак. А мы так много от него ждали…

– А ты хочешь, чтобы по тебе заплакали?

– Я сам иногда по себе плачу. Но сдуваться не собираюсь. Только мне приходится платить за то, что делился с кем-то мыслями, чувствами… Ну почему я не могу удержаться?

Наверное, мальчишка хотел поведать о себе миру, чтобы мир узнал, что он пришел – такой новый, такой яркий и чувственный, чтобы мир принял его, обрадовался ему и обласкал. Как же это наивно – довериться миру!

– Я сначала рассказывал им о себе и хорошее и плохое.

Этого Марин понять не мог. Зачем разговаривать с обществом о себе?

– Ну, просто чтобы они понимали меня! Чтобы понимали, о чем я пою… Я не стесняюсь своих темных сторон… Пока ты стыдишься себя, ты замурован.

Какие еще «темные стороны»? Что он себе напридумывал? Да любой человек весь соткан из темных сторон! Это же – канва человеческая, думал Марин, и каждый вышивает по ней, что ему вздумается. Людской мир – темный фон, на котором так отчетливо виден редкий контур личности светлой. А этот маленький казнится за накопанное в себе, так остро переживает, хоть и хорохорится. Так бьется за право иметь «темные стороны»!

– Слушай, это мазохизм какой-то. Люди идут к тебе на концерт за эмоциями. Ты поешь, и этим выражаешь все, что у тебя на душе. Представь, ты приходишь к врачу, а он вместо того, чтобы лечить, начинает тебе рассказывать, где он учился, какие у него были преподаватели, в какой больнице проходил интернатуру. Тебя это излечит?

– То есть я как личность никого не интересую? Пресса же пишет не о концертах, а о личной жизни артистов. Значит, люди ею интересуются.

– А ты уже личность? – усмехнулся хореограф и почувствовал, что его слегка занесло. Сам он не мог припомнить, когда он вдруг осознал себя личностью. Наверное, когда его впервые пригласили поставить балет заграницей. Когда к нему обратились как к автономной творческой единице и подразумевали именно его индивидуальную манеру. Но сейчас это прозвучало несколько жестковато. Впрочем, ничего страшного, парню в его спектакле предстоит вообще забыть о себе и стать чужим замыслом. Пусть привыкает. Он справится? У него есть такой опыт? Или он только себя воплощать умеет?

Юноша смотрел на хореографа с недоверием, как будто услышал неверно взятую ноту, испортившую звучание их дуэта. Он же рассчитывал на понимание. Но Марин вовсе не считал себя обязанным оправдывать его расчеты.

– Вообще-то, я с самого детства воспринимал себя как личность. Просто всегда находится что-то, что делает тебя виноватым.

– И как ты с этим справляешься? – заинтересовался Залевский.

– Да никак. Иногда хочется немножечко сдохнуть. Я очень тяжело выхожу из депрессняка. Я стараюсь, правда! Я же очень работоспособный, я могу сутками в студии работать! Но… когда у меня все хорошо, когда меня приглашают выступить, мне кажется, что уже поперла масть, и я устраиваю какую-нибудь феерическую хуйню. И не спрашивай зачем и почему. Я бы сам спросил, но некого. Меня просто выносит. И они кричат, что это – звездеж. Что я зазвездился. А я просто жопой в тот момент думал! Я уже не помню, почему так сделал! Но это мое право. Потому что это тоже я. Я такое существо.

Залевского удивило, что можно так носиться с собой, так жестко быть зацикленным на себе. Так остро переживать отношение к себе чужих людей.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация